Эрик Эддисон - Червь Уроборос

К тому времени солнце уже зашло. Под распростершимися с востока крыльями ночи неизмеримые небесные выси окрасились в еще более глубокий синий цвет и кое-где, тусклые и еле различимые, замерцали крохотные светящиеся точки: наиболее яркие звезды подняли свои веки навстречу сгущающейся темноте. Вверх по склонам пополз мрак, морским приливом заполняя долины далеко внизу. Мороз и безмолвие сопровождали вновь вступающую в свои права вечную ночь. Мрачные утесы Коштры Белорн стояли в полном молчании, мертвенно-бледные на фоне неба.

Юсс отступил вдоль гребня на шаг и сказал, положив руку на руку Брандоха Даэй:

— Помолчи и взгляни на это чудо.

Чуть выше по склону горы с зимиамвийской стороны, казалось, остатки вечерней зари запутались среди обломков и замерзших снежных покровов. По мере сгущения сумрака этот отблеск рос и становился ярче, заполняя разлом, который словно уходил вглубь горы.

— Это для нас, — тихим голосом произнес Юсс. — Она пылает в ожидании нас.

Не было слышно ни звука кроме их дыхания, ударов топора Юсса да звяканья разлетавшихся в тишине ледяных осколков, когда он прорубал дорогу вдоль гребня. И с наступлением ночи все ярче горел перед ними этот странный закатный свет. Опасными были эти пятьдесят или более футов подъема от гребня, ибо у них не осталось веревки, путь был еле различим, скалы круты и покрыты льдом, а каждый выступ занесен глубоким снегом. Но, в конце концов, они невредимыми взобрались по короткой и крутой трещине к тому месту, где она, расширяясь, переходила в эту расселину дивного света. Здесь двое могли идти рядом, и лорд Юсс и лорд Брандох Даэй, достав свое оружие, вступили в расселину. Миварш хотел позвать их, но не смог вымолвить ни слова. Он последовал за ними, словно жмущийся к ногам пес.

Сначала пещера вела вверх, а затем стала полого спускаться вглубь горы. Воздух был холоден, но казался теплым после стоявшего снаружи мороза. Розовато-красный свет тепло сиял на стенах и полу этого прохода, но нельзя было определить, откуда он исходит. Вверху виднелись странные скульптуры: люди с бычьими головами, олени с человеческими лицами, мамонты и допотопные бегемоты — огромные и неясные формы, вырезанные прямо в скале. Юсс и его спутники следовали этим путем несколько часов, петляя и спускаясь вниз, забыв, где север и где юг. Понемногу свет угас и через час или два они уже шли в темноте, но темнота эта не была полной и походила на беззвездную летнюю ночь с ее нескончаемыми сумерками. Они шли медленно, опасаясь западней.

Через некоторое время Юсс остановился и втянул носом воздух.

— Я чую свежескошенное сено, — сказал он, — И аромат цветов. Это мне мерещится, или вы тоже это чувствуете?

— Да, почуяли еще полчаса назад, — ответил Брандох Даэй. — К тому же, этот коридор расширяется перед нами, а потолок уходит ввысь по мере нашего продвижения.

— Это великое чудо, — сказал Юсс.

Они двинулись дальше, и вскоре уклон уменьшился и они ощутили под ногами гальку и песок, а потом и мягкую почву. Они наклонились и коснулись земли, и на ней росла трава, а на траве была ночная роса, и клонились во сне маргаритки. Справа журчал ручей. В темноте они пересекли этот луг и остановились у подножия смутно видневшейся перед ними громады. В глухой стене, столь высокой, что верх ее терялся в темноте, открывались ворота. Они переступили порог и ступили на мощеный двор, стуча башмаками по булыжникам. Перед ними поднималась лестница, ведшая к раздвижным дверям под аркой. Лорд Брандох Даэй почувствовал, как Миварш тянет его за рукав. Зубы карлика стучали от ужаса. Брандох Даэй улыбнулся и положил руку ему на плечо. Юсс ступил на нижнюю ступень.

В тот же миг раздались звуки музыки, но что за инструменты исполняли ее, они не могли понять. Она началась с громких и грохочущих аккордов, словно звали в битву трубы: сначала высоко, затем низко, затем завибрировав и затихнув; потом вновь раздался этот могучий звук, в котором слышался вызов. Затем зазвучали новые голоса, блуждая во тьме, возносясь горестными стенаниями и замирая на ветру, пока не осталось ничего, кроме рокота, словно бы приглушенного грома, долгого, низкого, тихого, но весьма угрожающего. И вот это мрачное вступление разорвалось тремя мощными и тяжеловесными ударами, будто это были обрушивающиеся на пустынный берег буруны; пауза, снова эти удары, мучительная пауза, шорох крыльев, словно фурии вырвались из ада, еще одна дробь, ужасная в своей неумолимости, затем безумный взлет и снова падение, адская сумятица, протянувшиеся сквозь ночное небо пылающие змеи. Затем неожиданно, издалека — сладкозвучная мелодия, протяжная и чистая, словно сияние садящегося солнца, пронизывающее облака пыли над бранным полем. Это была лишь интерлюдия перед ужасом основной темы, что, гремя, вновь поднялась из глубин, дойдя в своем буйстве до грандиозной кульминации и опять замерев в тишине. Вот вступил величественный мотив, неторопливый и спокойный, родясь из того ужаса и вновь к нему возвращаясь; темы сталкивались и боролись во многих тональностях, и наконец с новой силой прогремел могучий тройной удар, словно чугунной булавой круша всю сладость и веселье, обращая корни самой жизни в бесформенное крошево. Но даже в разгаре своего ужасного буйства эта великая сила, казалось, чахла. Рокот грома стал слабее, грубые удары утратили мощь, и вся необъятная картина битвы и опустошительного неистовства обрушилась и, задыхаясь, колеблясь и погромыхивая, бесславно затихла.

Словно в трансе, лорды Демонланда прислушивались к последним эхо могучего и печального аккорда, на котором эта музыка испустила дух, будто это сам дух гнева оказался повергнут. Но это был еще не конец. Холодная и безмятежная, как давшая Богам обет непорочная дева, чьи ясные глаза не видят ничего, кроме великих небес, тихая мелодия восстала из этой могилы ужаса. Поначалу казалась она слабой и незначительной после того катаклизма, будто первая распустившаяся весенняя почка после губительного царствования мороза и льда. Но она продолжала спокойно звучать, набираясь красоты и мощи. И внезапно раздвижные двери распахнулись настежь, залив лестницу сиянием.

Лорд Юсс и лорд Брандох Даэй смотрели в эти сияющие врата, будто ожидая восхода звезды. И вскоре они и впрямь увидели, как, подобно звезде или безмятежной луне, излучая мягкое розовое сияние, появляется та, чья голова, как у королевы, была увенчана диадемой из облачков, будто похищенных у горного заката. Она стояла одна под огромным портиком с его могучими и неясными образами крылатых львов на и черном как гагат камне. Юной казалась она, словно только что распрощалась с детством, с печальной складкой сладких губ, печальными черными глазами и подобными ночи волосами. На каждом ее плече сидело по маленькому черному стрижу, а еще дюжина их носилась в воздухе над ее головой, столь быстрокрылые, что глаз едва мог за ними уследить. Между тем, та утонченная и незамысловатая мелодия все нарастала, пока не взорвалась всеми огнями лета, сгорая до последнего уголька, неистовая и непреодолимая в своем буйстве любви и красоты. И до того, как последние торжественные аккорды затихли, эта музыка воскресила в памяти Юсса все великолепие гор, закатные огни на Коштре Белорн, первый взгляд на великие пики из Морны Моруны, и надо всем этим, будто явившийся взору дух музыки, царил образ этой королевы, столь прекрасной в своей юности. Ее ясное и печальное чело было преисполнено гордости и обещания; в каждой линии и каждой черте ее прекрасной фигуры, словно в цветке, жила девственная красота, и вся она сияла изнутри тем неземным светом, перед которым слово и песня бессильны, а люди могут лишь затаить дыхание и благоговеть.