Светлана Багдерина - Не будите Гаурдака

— Ч-что?.. — в кои-то веки не найдя других слов, тупо переспросил Кириан.

— К-как — нет?.. — уронил ложку Фикус.

— Да ничего с ней не случится, бабушка, не бойтесь! — истолковала слова старушки по-своему царевна.

— Она должна идти! Клянусь Мьёлниром и Старкадом, мы правду говорим! — грохнул по столу кулаком отряг, оставив в столешнице изрядный кратер.

— Я не знаю, кто эти люди, достойные, без сомнения, если такой серьезный молодой человек, как ты, призывает их в свидетели, — упорно не поднимая глаз, проговорила Груша, — но именно поэтому я прямо говорю, что Вишне с вами делать нечего. Если уж на то дело пошло, возьмите Вяза или любого из его ребят, а лучше — всех, хоть толку при стычках от них будет больше.

— Но там не будет никаких стычек! Они просто возьмутся за руки и… и… — Сенька не представляла ритуал, позволяющий запихать неплохо выспавшегося и проголодавшегося пожирателя душ обратно в кровать, в личное пекло, или где он там сейчас находился, но со слов Адалета и Иванушки пред ее мысленным взором вставало нечто вроде хоровода, фальшиво распевающего колыбельную.

Поэтому, дабы не компрометировать великое дело своими буйными домыслами, вымыслами и розмыслами, распространяться о подробностях она не стала, а вместо этого перешла в наступление:

— Абсолютно никакого вреда и опасности! Сплошная хорошая компания, спокойная атмосфера и чистый воздух!

— И вы не можете лишить нас пятого Наследника вот так — просто так! И вообще — мы вам не верим! — оправился от удара и пылко присоединился к ней Кириан.

— Невозможно лишить того, чего никогда не было, уважаемый миннезингер, — с достоинством проговорила старушка, вскинула голову и поджала нижнюю губу, показывая непоколебимость своей позиции. — А старикам надо верить. В жизни им и так осталось сказать слишком мало слов, чтобы тратить и без того скудный их запас на ложь. Вишня — не дочь Дуба, говорю я вам. И мне лучше знать.

— Но мама… Почему?.. И кто тогда… Если Дуб Второй не… — ошеломленная и растерянная не меньше гостей, кухарка не находила таких слов, чтобы одновременно высказать все вопросы, возмущения и жалобы, приходящие — также одновременно — ей сейчас в голову.

Бросив попытки изъясниться, она всплеснула руками, хлопнула себя по бокам, еще раз и еще, шагнула вправо, влево, вперед, к открытой двери в соседнюю комнату, словно все еще хотела собираться в путь, потом назад, и беспомощно замерла перед старой женщиной.

— Ты всегда… Ты никогда… Зачем?!.. Ну, зачем?! Почему ты всегда меня обманывала?! И не только меня! Всех! Ты обманывала всех! Все думали, что я… что мой отец… что ты… что вы… Все наши друзья, знакомые… Да что знакомые — весь город! Да что город — король!.. Сам король думал, что я — его сестра!!!

— Да, думали, — с тихим достоинством кивнула седой головой Груша и тяжело опустилась на освобожденный Олафом стул. — Но я никогда и никого в своей жизни не обманывала. По этому поводу. Вслух. Давно уже. Все сами думали, что твой отец — Дуб. А я их просто в этом не разубеждала.

— Так значит… это правда?.. — рыжие брови конунга потерянно взлетели и тут же сдвинулись озабоченно к переносице. — Совсем правда?

— Да, — беззвучно кивнула старушка, и это безмолвное утверждение убедило всех больше, чем любые истерики, плач и бурные признания.

— И что нам теперь делать?.. — обвела товарищей удрученным взглядом царевна. — Если пятого наследника нет… то…

— На самом деле, всё не так плохо, молодые люди… — ярко-синие глаза атланки чуть прикрылись, она ссутулилась, опираясь локтями о коленки, бледные пальцы ее с раздувшимися суставами переплелись и замерли.

— А как плохо? — загробным голосом уточнила Серафима.

Губы матушки Груши дрогнули.

— Сначала я расскажу вам… вам всем… — она еле заметно скосила глаза в сторону дочери, — свою историю… а после решайте сами.

И старушка заговорила — сначала медленно и прерывисто, точно пересказывая старый полузабытый сон, но по мере того, как повествование набирало обороты, голос ее становился все тверже, лицо оживало, а узловатые пальцы нервно двигались, будто играя на непонятном инструменте, лепя из воздуха з а мки или творя заклинания для вызова из небытия призрака далекого прошлого…

Почти пятьдесят лет назад у Рябины, троюродной племянницы одного знатного столичного дворянина, при пожаре в фамильной усадьбе погибли родители. Через несколько дней, когда печальные ритуалы были завершены, а последние долги розданы, выяснилось, что в огне сгинула не только ее семья, но и прочее имущество и сбережения, и осталась шестнадцатилетняя девушка не просто сиротой, а сиротой без единого медяка. Выбора у нее другого не было, как только сказать последнее «прости» родительским могилам и отправиться в Атланик-сити — просить приюта, чтобы не сказать, милостыни, у знатных родичей.

К чести их будет сказано, в крове и заботе девушке отказано не было. Ей выделили собственную комнату в городском особняке, наняли горничную, пригласили учителей танцев, рукоделья, рисования, домоводства и манер и стали ждать совершеннолетия, чтобы выдать сиротку замуж. Глава их рода заранее начал присматривать ей выгодную партию — для семьи, чья старшая дочь собиралась обручиться с наследным принцем, несложно было бы выдать за графа или виконта не то, что кровную родственницу, но и ее служанку, если бы подобная блажь пришла им в голову.

Как заведено в семьях высшего света Атланды, кронпринц Дуб был частым гостем в семье будущей невесты на обедах, приемах и балах.

На одном из которых он и встретил Рябину.

Как часто это случается у людей молодых, романтических и горячих, страсть вспыхнула между ними как степная трава в летнюю засуху, и одних украденных взглядов и двусмысленных фраз влюбленным очень скоро стало мало.

Через месяц после знакомства однажды на рынке к горничной Рябины подошел лейтенант личной охраны кронпринца. Галантно подхватив под локоток, юный офицер отвел ее в ближайший трактир и имел с ней долгую обстоятельную беседу о ее хозяйке и некоем молодом человеке, смысл жизни которого с некоторых пор стал заключаться только в том, чтобы увидеть ее.

После этого Рябина — неожиданно для всех — пристрастилась к рисованию на пленэре. Раз или два в неделю, прихватив мольберт, раскладной стульчик, корзинку с обедом и служанку — как для того, чтобы сохранить реноме, так и в качестве грузчика, она уходила на целый день писать акварелью городские и речные пейзажи. Каковые неизменно и регулярно предъявлялись после вылазок восхищенной родне: у девушки, сколь определенно, столь и неожиданно, появились нешуточные способности к живописи.