Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

Поэтому Садко уединенно сидел на камне, перебирал струны своего знаменитого самодельного кантеле и подвывал, как собака: «Я — такой молодец. Мне — все наряды к лицу». Он вспоминал, как давным-давно, он и верный пес Жужа пришли к стольному городу Новгороду. Пришли как раз тогда, когда клейкие листочки на деревьях опушили зеленью голые сучья, возвещая окрест: «Мир юн! Мир прекрасен!»

Новгород удивил Садко тем, что лежал по обе стороны Волхова, это создавало впечатление, что город настолько велик по размерам, что величественнее и крупнее его нет на всей Земле. Вообще-то сравнивать Садку, происходившему из маленькой рыбацкой деревушки с берегов Ладожского озера, было не с чем. Сначала Ладога была столицей мира, теперь, вот, Новгород.

Ну а Жужа не забивал себе голову размерами, он забивал свою лобастую башку запахами. Их было вокруг столько, что определить природу не представлялось возможным, что создавало некую опасность. Пес тревожился и не отходил от хозяина далеко, все время пытаясь заглянуть тому в глаза.

— Ну, что, Жужа? — сказал ему Садко. — Волнуешься? И я, отчего-то, тоже.

Им нужно было пройти через весь город к церкви Апостола Филиппа к самому притоку Волхова маленькой вечно холодной речке, почти ручью, Tarjeta [78] «нести холод», в переводе, (примечание автора) . Там стоял дом, в который Василий, торговый человек, да что там — человечище из Ладоги определил его на постой. Вдова Омельфа Тимофеевна Буслаева, да ее маленький сын Василий согласились пустить к себе неприхотливого музыканта — рыбака — кулачного бойца — и прочая, прочая. И собаку его, конечно, тоже. Ваську никто об этом не спрашивал, но он, узнав о новом человеке-постояльце, порадовался.

Садко, здороваясь со всеми встречными, сначала тушевался от того, что был здесь чужаком, что не могло не бросаться в глаза, но потом, видя, что до него нет никому никакого дела, освоился, начал оглядываться по сторонам, пытаясь сориентироваться. Сопровождать Жужу по улицам собрались все местные собаки. Они нарочно замедляли свой бег, проходили, напрягая холки, поблизости и сквозь оттопыренные губы тихо рычали какие-то свои собачьи проклятия.

Жужа отвечал молчанием, все время облизываясь и напрягшись до невозможности. Так, конечно, долго продолжаться не могло. Садко понимал, что его собаке нужна помощь. И он ее оказал.

— Взять, Жужа! — сказал он, указывая на какую-то огромную собаку, как раз вышедшую из-за угла дома, демонстративно не замечающую Садка.

Два раза повторять не требовалось. Пес, хоть и не мог теперь произносить звуки [79] об этом и о многом другом в моей книге «Не от мира сего 2», (примечание автора) , но слух у него оставался превосходным. Молча, без всяких рычаний и, тем более, лая, он бросился грудью на своего собачьего врага, который слегка опешил от такого поворота событий.

Однако Жужа был меньше габаритами, поэтому, сбив соперника наземь, удержать его в таком положении не сумел. Они поднялись на задние ноги, оперлись друг о друга передними и отчаянно завертели головами, пытаясь клыками ударить друг друга с наибольшим ущербом для противника. Местный пес рычал и временами просто орал, как оглашенный.

На звук собачьей свары все прочие псы с окрестностей откликнулись незамедлительно: забрехали и побежали к бьющимся кобелям с самыми серьезными намерениями порвать чужака. Садко они тоже принципиально не замечали. А он видел всех, каждого подбегающего встречал метким ударом своей дорожной палки по хребту и иногда добавлял пинком под зад, если собаки по каким-то своим причинам — глупости, пожалуй — не убирались восвояси.

Жужа, гарцуя на задних лапах, имел в сравнении со своим более рослым соперником преимущество, которое он и использовал — исхитрившись укусил того в незащищенный живот. Это было началом конца драки.

А полным концом послужило появление невысокого дядьки в вычурно богатой одежде с тонким носом и очень подвижными ноздрями, жидкой бородой и нездоровым землистым цветом лица. Он был не один, какие-то мутные личности, всегда угодливо глядящие на своего хозяина, терлись рядом.

— Гордый! — прокричал дядька. — А ну — ко мне.

Большой пес, облегченно вздохнул, отстранился от Жужи и с видом побитой собаки пошел на зов. Садко сразу же подступил к своему псу, наклонился к его уху и прошептал, чтобы больше никто не слышал его слов:

— Хорошо. Молодец. Умница.

Жужа в знак того, что понял, пару раз вильнул хвостом.

— Это откуда же у нас такой красавец пожаловал? — громко спросил нарядный дядька.

Садко почему-то показалось, что он задал вопрос своей большой собаке с дурацкой кличкой «Гордый». Он даже с интересом посмотрел, что же этот побитый Гордый ответит.

Но пес угрюмо вылизывался, будучи за спиной личностей и в разговоры вступать не спешил. Зато кто-то из холуев суетливо подбежал к ливу на полусогнутых ногах и, свирепо вращая глазами, зашипел:

— Отвечай князю, смерд.

— Сам ты смерд, — ответил Садко и повернулся, чтобы уйти.

К нему бросились сразу несколько княжьих спутников и схватили за рубаху. Жужа сей же момент хватанул ближайшего за ногу, потом, другого, прочие опасливо отбежали. Укушенные жалобно запричитали.

— Хочешь, чтоб собаку твою пристрелили? — спросил князь.

— Нет, — ответил Садко. — Не хочу.

— А придется, — усмехнулся дядька. — Или плати моим людям за увечья.

Музыкант на это ничего возразить не мог: это же надо, чтоб в первый же день на какого-то сомнительного Гордого нарваться, да еще и с вредным хозяином! Удрать уже не удастся, потому как около них начал кучковаться народ, с интересом ожидающий развязки. Не прошло и нескольких мигов, как они с Жужей оказались в самом центре людского круга под перекрестными взглядами зевак. Одно успокаивало, что теперь из луков стрелять не будут — еще попадут в кого!

— Ну, что молчишь? — настаивал князь. — Или в вашей Водской пятине [80] пятина — территориальное деление земель, Водская — на северо-западе от Новгорода, (примечание автора) не принято отвечать за свои поступки?

— Да он с Обонежской [81] северо-восток, (примечание автора) , - сказал кто-то из толпы. — Вон, дикий, как хийси [82] леший, в переводе, (примечание автора) .

— А пес-то у него хорош!

— И шкура хорошая — нашему князю Ярицслэйву как раз на шапку! — сказал один из укушенных и посмотрел, словно ожидая поощрения, на нарядного дядьку.

«Вот тебе и сходил в Новгород», — уныло подумал Садко. — Слэйвин Ярицслэйв по слухам, доходившим до Ладоги, нрава был буйного, если не сказать — помешанного.

— Это пускай Олаф решает, — крикнул кто-то. — Его надо спросить. Он — власть.

— Ага, власть! А Ингегерду получить не сумел!