Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

Дело оборачивалось конфликтом. Садко знал Ингегерду, даже видел разок, когда на праздник Красной Горки она пришла поглазеть кулачные бои. Говорили, сбежала она от мужа своего Ярицслэйва. Отец ее, Олаф Шётконунг, поступил в свое время по-свейски: назначил свадьбу дочери с Олафом, сыном Харальда Гренландца, а сам почему-то тайно под венец с Ярицслэйвом отправил. Против воли Ингегерды, потому что любили они с Олафом друг друга, говорят.

Конечно, кто такой Олаф? Знатного рода, но нищий, как церковная крыса. Папашка его, Гренландец, уплыл на закат, да обратно и не вернулся [83] см также книгу Фарли Моуэта «Тайна могилы викинга», если где-нибудь найдете, (примечание автора) . Сам же Олаф добывал себе состояние в Англии, рубясь, сначала за датчан против чиганистых баронов, потом уже за англо-саксов против всех, в том числе и датчан. Богатства особого не добыл, зато добыл себе имя.

Приехал жениться, а тут такой конфуз: уволок Ярицслэйв возлюбленную Ингегерду в Ливонию, где, словно спрут, опутал преступными связями землю, своими деньгами добиваясь власти. За ним в те времена уже был контроль над обширной Шелонской пятиной [84] юго-запад, (примечание автора) . Но этого было мало, Деревская пятина [85] юго-восток, (примечание автора) и Бежицкая [86] между ними, (примечание автора) постепенно скатывались к сочувствию слэйвинскому князю. А что тут поделать? Слэйвинов развелось, как собак нерезаных, вдобавок попы, что из Батиханства, что из Византии, просочившись, принялись население охмурять. Поди, сохрани тут моральную стойкость!

Однако Ингегерда, прознав, что Олаф-то ее не сгинул в баталиях, Ярицслэйва послала так далеко, что дальше был только ее папашка, Шётконунг. Села на коня — и через день уже в Ладоге. А тут и Олаф подоспел. Да не один, а с сыном малолетним Магнусом, оставив в Свее жену Астрид, сводную сестру Ингегерды, которую навязал ему хитрый свейский сводник-отец.

Ярицслэйв понял сразу же, что дело — труба. Ливония восстанет, слэйвинов стряхнет в тартарары, мало не покажется. Надо было искать выход.

И он нашелся.

Сам Ярицслэйв, обернувшись князем, жил на берегу Ильмень-озера, в городище, прозванном Рюриковским — в Новгороде ему оседлость была противопоказана. Все-таки не представитель коренного населения. До города на резвом коне — сущий пустяк, два полета томагавка. Никто и не заметил, как в самом центре на правом берегу Волхова образовалась Ярицслэйвово Торговое Подворье. А где ночует князь — в апартаментах в Городище, либо в Палатах Подворья — никто и не проверял.

Кстати вобравшая в себя все студеные ключи речка Тарьета несла свои воды в непосредственной близости от нового стойбища слэйвинского князя. Потому Садко на него и нарвался, что никак не обойти.

— Эх, брат, — сказал тогда Ярицслэйв викингу. — Думаешь, нам, князьям, легко? Обманул меня свейский сводник, Ингегерду в жены пристроил. Дело прошлое. Но я тебе предлагаю отставить претензии и породниться.

— Это как? — удивился Олаф. — Одна жена на двоих?

— Да нет, что ты, что ты! — замахал руками князь, хотя глазки его маслянисто заблестели. — Предлагаю устроить торжественные крестины сына твоего Магнуса. А я буду крестным отцом. Вот и породнимся.

— Так крещеный он уже, — пожал плечами конунг. — Иначе бы и имени у него не было.

— Да не в этом дело! — раздул ноздри Ярицслэйв. — Пусть народ порадуется. Торжества устроим, колокольный звон, песни и пляски — все такое. Единение, братание, долой недопонимание. И я такой благодушный.

Олаф призадумался, а тут еще Ингегерда, прознав о предложении Ярицслэйва, вступилась за мировую. Уж если князь будет крестным отцом, то никак не сможет строить козни конунгу, его сыну, ну и ей.

Вот и покрестились. Через несколько лет, уже после трагической гибели Олафа при Стикластадире воевода его сына, Магнуса, прозванного Magnus den Gode [87] Добрый, как считается в переводе, (примечание автора) , Добрыша Никитич, будет сызнова крестить Новгород, как велось от предков — огнем и мечом. Чтоб избавить от мерзости растления. Однако поздно.

Садко исподлобья глядел по сторонам. Ярицслэйв, услышав про Олафа, несколько изменился в лице, как-то незаметно отошел с первого плана, предоставляя людям возможность ругаться, не обращаясь к нему взглядами, как за поддержкой. Музыкант поступил таким же образом. Народ уже общался безо всяких посредников. Слэйвины схватились за ножи, ливонцы — за дубины.

Садко припустил вдоль реки, только пятки засверкали. Рядом бежал Жужа, уже нисколько не смущавшийся ни запахов, ни пространств. В противоположную от них сторону скорым шагом двигался Ярицслэйв со свитой. Он был слегка обескуражен разгоревшейся на пустом месте ссорой, однако сделал для себя вывод: рано еще ходить в народ, когда он недостаточно прорежен слэйвинами. Ливонию надо уничтожать, причем начать следует изнутри. Не он, так дети его и внуки доведут дело до конца. В спину им доносились слова перебранки, что означало: пока до драки дело не дошло.

— Ты еще скажи, что Ярицслэйв — хозяин Новгорода! — кричал кто-то.

— А ты скажи — Олаф! — надрывался в ответ другой человек.

— Он, между прочим, из Инглингов, — пробасил голос.

— Ага, правнук Фьёльнира, того, что утонул в чане с медовухой!

— Или Энунда, сына Ингвара Высокого, что шлялся по Эстонии, а потом делал просеки в лесах!

— Да нет, он сам и есть Гудрёд Охотник, пока еще не заколотый слугой своей жены!

За этими словами раздались раскаты хохота, смеялись все, даже слонявшиеся поблизости собаки. Что их развеселило? Садко узнать не пытался, впрочем, как и Ярицслэйв.

— А куда подевался парень этот, лив, либо кто он такой?

— И князь-то где?

— Да пес их знает!

— Во-во, и собака с ним была.

Садко пробрался ко двору Буслаевых, недоумевая: что за народ — то лается, то хохочет? У ворот его встретила нестарая еще женщина, Омельфа Тимофеевна, хозяйка дома с усталыми глазами. Тут же наскочил ее совсем юный сын Васька, показал Жуже кулак и спросил:

— Чем пахнет?

Пес осторожно понюхала детскую руку и вопросительно посмотрела на Садка. Тот пожал плечами, но на всякий случай предупредил Жужу:

— Все хорошо.

— Все равно мои коты сильнее твоей собаки, — сказал Васька и подбоченился, нахмурив брови и выпятив вперед нижнюю губу.

— А сколько их у тебя? — поинтересовался музыкант.

— Целых три человека! — гордо заявил мальчишка и для убедительности показал псу три оттопыренных пальца.

Жужа опять принюхался к ним, чуть шевеля черными ноздрями.

— Федя, Вася и Кузя, — объявил Васька. — Да ты сам гляди!

Садко и его пес оглянулись: ни ближайшей березе, почти что в кроне, сидели два кота и смотрели вдаль. Третий медленно покачивался рядом на тонком побеге ясеня взад-вперед, как маятник. Жужа подошел к раскачивающемуся стволу и задрал на него ногу. Кот осуждающе зарычал.