Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

— Я с Ладоги, — обратился к хозяйке Садко. — Здравствуйте.

— Так я уже поняла, — ответила та, оглядела гостя и с легкой улыбкой добавила:

— Я пригожусь, отработаю, — смутился музыкант.

— Да я не о том, — махнула рукой женщина. — Добро пожаловать.

Вот так и началась для обжанского рыбака Родиона Превысокого, ладожского музыканта Садка новая жизнь в Новом городе в стране, прозванной самим Папой, можно сказать — Римским, «Страной городов» — Гардарике.

Садко, вспоминая давно прошедшее время, даже сейчас заулыбался. Как бы ни было тогда одиноко, но всегда находился человек, или, даже — люди, которые в самую тоску-то и появлялись. Не считая, конечно, верного друга Жужи, ну и котов, Федю, Васю и Кузю, которые приняли их с собакой, как родного. Эти ребята всегда были готовы выслушать и кивнуть головой: «Правильно говоришь, человече, правильно».

А теперь — кто выслушает? Разве что камни эти на острове, прозванном Иерро, дальше которого только океан. Ничего в характере не меняется, вздыхал Садко, как в молодости нужна хоть малейшая доля соучастия, так и на старости лет то же самое. Только верный инструмент в руках, кантеле домашней, еще Пижимской, выделки. Так не ложится стих на струны.

Внезапно из-за скрытой в тени расселины, где клубился туман, выбежал человек. Садко с недоумением проследил за его движением: он очень резво, чуть ли не подпрыгивая, пробежал мимо камня, на котором тосковал музыкант, удалился на несколько десятков шагов, по дуге, не останавливаясь, повернулся вспять и также вприпрыжку вернулся мимо лива в туман.

Садко не поверил своим глазам. То, что сейчас было — не могло быть. Обман, на солнце, которого нет, перегрелся. Вообще-то, чужие здесь не ходят. Тем более, такие чужие. Мимо него пробежал самый обычный леший, какие водятся в его родных ливонских лесах.

Красный кушак, левая пола кафтана запахнута за правую, а не наоборот, как все носят. Обувь перепутана: правый сапог надет на левую ногу, левый — на правую. Глаза у него зеленые и горят, будто угли. Кожа отливает синеватым цветом, потому как кровь у него синяя. Бровей и ресниц не видно, корноухий — правого уха нет, волосы на голове зачесаны налево. Вне всякого сомнения — леший.

— Мда, Хийси, да в царстве Морского царя, да без леса — это, без всякого сомнения, самый лучший бред за прошедшие дни, — сказал Садко вслух, и прислушался к своему голосу. Звучал он нормально, звучал он естественно. Тогда музыкант провел рукой по струнам:

Из тумана, в который скрылся Хийси, вышли Илейко Нурманин по прозвищу Чома, неизвестный человек с широкой улыбкой на устах и давешний бегун-леший.

— Я же говорил, — сказал Хийси. — Это самый настоящий Садко-купец, богатый гость.

Садко отложил свое кантеле и с интересом посмотрел на появившихся перед ним людей. «Какой странный оптический обман зрения!» — подумал он. — «Такие образы, такие характеры. Но почему бы жену мою не показать? Трое бородатых дядек — это хорошо. Но вот Чернава — это лучше».

— Эй, — сказал Хийси. — Ты меня не помнишь?

— Помню, — ответил Садко.

— А меня? — спросил Илейко.

— Помню.

— И меня? — поинтересовался Пермя.

— Да, — пожал плечами музыкант.

— Илейко, — обратился к спутнику леший. — Он сейчас и Андрея Первозванного вспомнит. Чего-то мозги у него набекрень.

— Или это не Садко, — сказал Илейко. — Норны морок на нас наслали.

— Надо ему по голове как следует стукнуть, — очень авторитетно заявил Пермя. — Тогда…

— Тогда я стану фиолетовым, — оборвал его музыкант. — Какого лешего меня по голове бить? Сами вы мороки. Где вы, парни, на берегу Ильмень-озера?

Троица непонимающе переглянулась. Ильмень? Новгород, что на Волхове стоит? Но природа вокруг была какая-то не такая: кусты — сплошные колючки, камни, обожженные солнцем почти до белого цвета, горы и запах моря.

— Ну, окажись мы на берегу Ильменя, я бы тоже удивился, — сказал Пермя. — Мы не должны быть ни там, ни здесь. Мы должны быть где-то в другом месте.

— А где? — поинтересовался Садко.

— У дерева Иггдрасиль, — ответил леший. — Мы же там все были?

— Так, парни, — сказал Илейко. — Надо бы нам разобраться. Я верю в вас, но не верю в Садка. Он не верит ни в кого из нас. Из этого следует, что нам подобает как-то договориться, принять решение, которое бы устроило всех.

В это время из тумана вышла лошадь, видимо, утомившаяся стоять в сырости, встряхнула своей гривой и мимо троих странников прошла к Садко, до сих пор сидевшему на камне. Она не стала тратить время на всякие разговоры — все равно по-лошадиному здесь никто не понимал, потянулась губами к руке музыканта, и тот, без раздумий, погладил ее по голове. Глаза его округлились, и он спросил тихим шепотом:

— Кто это?

— Это моя лошадь по имени Зараза, — ответил Илейко.

— Так она настоящая? — вопрос, достойный самого честного ответа.

— Парни, — сказал Пермя. — Похоже, мы куда-то попали.

— Кто вы? — Садко никак не мог выбраться из создавшегося образа: тугодум, тугоум и вообще — все туго.

Хийси подошел к нему и встал рядом с Заразой. Он пытливо смотрел музыканту в глаза.

— Старик, — сказал он. — Неужели забыл, как однажды зимой ты, еще только начинающий свою музыкальную жизнь в Новгороде, сам пришел ко мне. Ну, не ко мне, конечно, а к даме одной.

— Мишка! — обрадовался Садко и даже встряхнул головой, словно отгоняя наваждение. — Мишка Торопанишка! Живой! Ну, да — это я предупредил тебя, чтоб уходил. Мне, вообще-то, Омельфа наказала. Иначе люди князя всякое могли учудить. Ну да ладно, дело прошлое. Илейко с тобой — вот диво! После Соловья-разбойника [90] см также «Не от мира сего 1», (примечание автора) о тебе и Сампсе легенды слагают. А с вами — кто?