Кэйтлин Свит - Узор из шрамов

— Я не могу, — с трудом выговариваю я. Телдару обнимает меня за талию, и мир видений исчезает.

Я кашляла до боли в грудной клетке, из глаз текли слезы. Когда они пропали, я увидела плавный изгиб ребра. Перед глазами метались черные всполохи, и от этого казалось, что оно дрожит. Но разницы не было. Кость оставалась голой и дырчатой.

— Не сработало, — хрипло сказала я.

— Сработало. — Телдару тоже хрипел. Его рука двигалась у меня на бедре. Он лежал позади.

Я подняла голову, и он поддержал ее, чтобы я смогла разглядеть. Ребро было голым, но больше не сухим: оно блестело, и сейчас этот блеск казался оранжевым. Кость стала темной, желтизна ушла. Темно-красной, чуть позже увидела я, когда села, и зрение прояснилось. Другие кости вокруг ребра оставались такими же, как раньше.

— Видишь? — сказал Телдару, и Уджа отозвалась протяжным тихим переливом.

Так началась Селера — с влаги и единственного темно-красного ребра. Мы воссоздавали ее каждую ночь на протяжении двух месяцев. Я знаю, что их было два, поскольку мои месячные наступали дважды. В те дни для входа в Иной мир мне не надо было себя резать — и какое это было облегчение, потому что мое тело уже покрывали многочисленные крошечные шрамы. Живот, подмышки, грудь — чтобы воссоздать Селеру, потребовалось много порезов.

Мы разрывали тьму ее Иного мира, создавая алый песок и тусклые серые небеса своей собственной кровью. Все кости на ткани блестели, покрываясь жиром и плотью. Глядя на то, чем становились старые мертвые Пути, я испытывала головокружительный триумф: ногти и уши, растущие волосы, влажный блеск глаз. Когда этот момент проходил, мой пульс замедлялся, я с ужасом взирала на то, что мы творили, и думала: «В следующий раз мне это не понравится; я не стану радоваться, когда Телдару прошепчет: «Готова, любимая?» Но я радовалась все равно.

Я не понимала и не могла удержаться от вопросов, хотя знала, что проклятие не позволит разумно их сформулировать.

— Как это работает? Как мы можем это делать, имея лишь несколько кусочков тела?

Он улыбался, радуясь, что я спрашиваю, и с удовольствием объяснял.

— Целое содержится в любой части. Каждая часть — целое. Человека можно воссоздать из одного-единственного волоса или позвонка. Хватит и ресницы, но это трудно. Старейшие, мельчайшие Пути хорошо спрятаны. Их легче найти, если есть большие, свежие кости, поэтому мы используем их.

— Но откуда они знают, что надо воссоздавать?

— Они помнят.

И они помнили. Я надеялась, что однажды открою глаза и увижу, как нос Селеры вырастает у нее из живота, а на лбу образуется сосок, но этого не случалось. На костях появлялся жир, которого там прежде не было. Все ее кости, старые и новые, скрывались под белым и красным веществом, которое дрожало или растягивалось, но все было на своих местах.

— Я хочу посмотреть, — как-то раз сказала я. Он принес Селере подушку: на тот момент ее голову покрывал слой влажной желтой кожи и клочки тонких волос. Бархат мы убрали, заменив его плотной сложенной тканью, потому что поверхность была влажной, и всюду возникали мокрые пятна. — Можно мне взглянуть, как ты это делаешь? Как они соединяются?

Телдару покачал головой.

— Мне нужно, чтобы ты была там вместе со мной. Сейчас не время для уроков. Мы должны как можно скорее воссоздать ее, а потом Мамбуру и Раниора, поскольку после того, как родится ребенок, все изменится. Мы должны быть готовы.

— Только раз, — произнесла я, будто не слыша его слов. — Разреши посмотреть на тебя хотя бы раз. Это нас не задержит.

Он провел по моей щеке костяшками пальцев, испачканных кровью — Селеры, поскольку она была черной, не красной.

— Нет, любимая, — сказал он и погладил мой сосок, который мигом затвердел под рубашкой. — Ты нужна мне рядом, всегда.

Мы собрали алый песок и запустили его в костяную решетку. Мы поймали цветные ленты, которые вились между костями, среди холмов и под небом, и превратили их в зелень, покрыв ею холмы. Но Селера все еще была мертва. «Она такой и останется», думала я, лежа в изнеможении и разглядывая свежий блеск ее губ или изгиб брови. Видя, как от меня по зеленеющим холмам расходятся ее Пути, я думала то же самое, поскольку эти Пути были черными, как сажа или пепел, и концы, которые я держала, не шевелились. «Может, Лаэдон единственный, — думала я, — может, Селера, Мамбура и Раниор будут просто лежать на полу, как мясо, у нас ничего не получится, и битвы не будет?»

Но в конце второго месяца Путь в моих руках шевельнулся. Он шевельнулся, потом дернулся, и я увидела, что лента в руках Телдару тоже задвигалась. Две дороги пульсировали на зеленых холмах и медленно заполнялись серебром от наших пальцев до края небес. Я вскрикнула, поскольку выходящее из меня серебро разрывало вены. Телдару засмеялся. Он ухватил следующую дорогу, я последовала за ним и тоже рассмеялась, наполненная болью и голодом. Каждый Путь, которого мы касались, становился серебристым. Красные небеса разгорались, синевато-фиолетовые лозы на холмах свивались и раскручивались.

— Возвращаемся, — услышала я слова Телдару. Он поднял руки, все еще истекающие серебром, и я почувствовала сильный толчок. Я лежала на деревянном полу, задыхаясь и плача, а пение Уджи заглушал стук крови в ушах. Телдару сидел рядом; его глаза были черными от видений, плечи напряжены и опущены. Я поднялась на колени и начала тереть глаза, чтобы избавиться от черных мошек. Селера лежала так же: конечности выпрямлены, лицо повернуто к потолку. Нос провалился, губы были черными. Кожу от лба до пальцев ног покрывали белые и коричневые пятна. Волосы были слишком тонкими, короткими и грязными, а потому не выглядели светлыми. Такой она была вся, кроме глаз. Глаза — не зеленые, а черные, — были открыты, как и всегда. Но теперь они мигали.

Я отпрянула, мои пятки стукнули по полу. Ее голова пошевелилась, словно она услышала. Голова на подушке перекатилась, и Селера посмотрела на меня — или это Телдару смотрел из ее оживших глаз, а может, они оба. Ее губы дрогнули и приподнялись, обнажая зубы. Она улыбнулась, улыбнулся Телдару, и я убежала от них, едва сдерживая рвоту.

Запах был стойким, как бы часто я не мылась. В доме я едва его замечала, но в замке он окутывал меня, расходясь волнами от кожи и волос. Когда пришла зима, вонь стала сильнее из-за одежды и сырости в комнатах. Я проводила время снаружи, прогуливаясь по заснеженным дорожкам под деревьями, но мне приходилось преподавать, прорицать, а кроме того, холод не помогал. Единственным облегчением было одиночество.

— Здесь что-то гниет, — сказала за ужином королева. Она сидела, положив руки на растущий живот, и переводила взгляд с меня на Телдару.