Николай Ярославцев - Вождь из сумерек 3

Вот тот, с пламенеющими в глазницах, рубинами, самый первый. Всесильный жрец, заблудившегося в космических просторах, племени. Всю мощь своего ума, своих знаний, своей магии потратил на то, чтобы поддерживать угасающую жизнь в давно умершей плоти. Бесполезно растраченная жизнь. И бесполезно растраченная магия. Невосполнимая утрата! Но стал мешать. Так и не понял, всецело занятый эфемерной надеждой на возвращение в свой исчезнувший мир, величия его планов.

И к лучшему.

С остальными было проще. Чуточку подправить заклинание, и немного изменить состав священного зелья. И воспоминания и, да и сама память, бесследно исчезли из их сознания.

Все они здесь! И жду, когда поднимется величественно его рука и ляжет на их, до блеска отполированные их затылки, чтобы вдохнуть жизнь в их пустые глазницы.

Милость бога!

Отнять жизнь может и бродяга. Но с небрежным равнодушием подарить ее, достойно только бога.

Та завидная настойчивость, с которой эти люди торопились распрощаться со своей жизнью, не могла не восхищать. И тот, прежний, который сидел в его теле, может быть, даже улыбнулся бы и снисходительно покачал головой, удивляясь той легкости, с которой готовы были жертвовать этим, на их взгляд, бесценным даром их богов. По крайней мере, они так считали.

Но не сейчас.

С дьявольским упорством день за днем, минуя одну ловушку за другой, пробивая одно заклятие за другим, приближаются они к его обители.

А хуже всего то, что он стал ощущать еще чью-то силу, чью- то холодную расчетливую волю. И эта сила, если и не выступает явно против него, то пытается отчаянно спасти их от его справедливого гнева.

Так было у стен города.

Так было на реке…

Даже сейчас, когда их галера бьется в конвульсиях, под напором бушующих в ярости волн, он ловит себя на себе насмешливый взгляд, различает во мраке ночи и буйства стихии язвительную улыбку.

Какая молитва и какому богу могла уберечь их крохотный кораблик от таранного удара боевой триеры, которую он вырвал в отчаянной борьбе у Великого моря. И, более того, чьей злой волей триера исчезла неизвестно где под напором заклинания его врага. Растаяла, исчезла в предрассветной мгле. И сколько не искал ее, и души ее матросов в необъятных глубинах моря, в бесконечных измерениях мира мертвых. Но даже слабых стонов отчаяния и обиды уловить не мог.

Взгляд медленно потянулся к всевидящему оку.

Шар неохотно наполнился равнодушным светом. Гигантские волны с силой ударили в его стенки, заполнив ледяными брызгами. Повеяло лютой стужей. В кабинет ворвался неистовый грохот моря. Стихия слепая и безжалостная!

Помнится, когда – то со священным ужасом и замиранием сердца, стоя на палубе корабля, ожидал приближения урагана, в тайне завидуя его праву казнить и миловать. Или только карать! С божественным безразличием отнимать пустые никчемные жизни.

Но пришло время и его власти. Покорилась и эта мощь. Легла к его ногам слепая ярость и теперь достаточно легкого движения, чтобы сорвалась она, подобно стае диких зверей, круша и сметая все на своем пути.

Трещат стенки ока под неудержимым напором волн, под их хлесткими тяжкими ударами, с грохотом врываясь в его мозг. И не пробиться взгляду через стену воды и ветра. Не проскользнуть на палубу этой жалкой лодчонки.

Но странно!

Сознание до сих пор улавливает биение жизни под крепким панцирем ужаса, злобы и ненависти. Слабое дыхание жизни и неукротимой воли.

Как? Почему они до сих пор живы?

Зашевелились губы, выпевая новое заклинание.

Волны заметались, с громовым грохотом, пытаясь проломить стенки всевидящего ока.

Заклинание наполнилось силой, пронеслось над разгневанным морем, нырнуло в волну и остановилось, словно наткнувшись на непреодолимую преграду.

Но почему?

Он все сделал так, что даже опытному чародею не под силу было увидеть его магии.

А заклинание продолжало ломиться в глухую стену, выстроенную враждебной магией. А по ту сторону, затаилась горячая жизнь, несгибаемая воля, насмешливый взгляд и язвительная улыбка.

Кто?

Неужели его божок входит в силу?

Окреп. Накопил силу и не хочет больше с его руки есть. Забыл, как вернул его к жизни. Ломится в стенки своего магического кокона его черное сознание. Но что может сделать лишенная оболочки тень былого величия? Вырвал из небытия, из мрака забвения, сумеет, и вернуть его обратно. Туда, где нет ни живых, не мертвых. Но сначала нужно подчинить себе его воинство. А уж потом…

Взгляд вернулся к всевидящему оку.

Непонятное упрямство. Не – по – нят - ное!

Еле заметно, но все еще бьется жизнь, бессильная перед слепой яростью стихии. С беспощадной ясностью представлял он на смерть перепуганные бледные лица матросов. Обезумевшие от страха глаза. Перекошенные рты, молящие своих богов о спасении. А те равнодушно взирают на них с заоблачных высот и выслушают проклятия в последнем предсмертном крике.

Не так ли он сам метался по палубе гибнущего судна, взывая и проклиная в надежде спасти свою жизнь для любви и ненависти, надежды и отчаяния, счастья и горя, чтобы шагнуть в бесконечность безмятежного покоя?

Над морем вода закручивается в жгуты. Жгуты злобно рвут поверхность моря и поднимаются спиралью к облакам. Сотни жгутов, сотни неистовых смерчей. Темный человеческий разум, не находя объяснения, решил, что сам Великий Кракен пожаловал в их мир. Или проснулся, чтобы набить проголодавшуюся утробу.

И пусть их!

Угодно думать так, мешать не стоит. Чем больше загадочности и таинственности, тем крепче страх. А его величие от этого не пострадает. Достаточно того, он осознает свое величие. Для остальных он должен быть не достижим.

Здесь, из пугающих глубин, он сделает то, что помешали сотворить там, в горах! Страх и ужас, первобытная злоба обрушатся на этот мир. А как это зовется? Не все ли равно? Хотя бы Кракен. Пусть будет так, как хотят. Кракен!

А потом вечное царство покоя. И ночи.

Для него.

Медлить больше нельзя. Не дня. Не часа. Его враги хотят войны. Они ее получат. И все живое содрогнется от ужаса и упадет к его ногам, взывая о милости, моля о жизни.

Война! И пусть все погибнет в волнах урагана тот, кто пытался разрушить его мир. Война! Война без жалости, без милости, без пощады.

Хотя, так ли уж он жесток?

Не дарит ли он им бесконечность вместо короткой передышки между рождением и смертью? Разве не щедр и справедлив он, забирая у них малость, чтобы одарить вечностью?

Сумеют ли оценить его бесценный дар?

Поморщился от досады, поймав себя на мысли, что подспудно озабочен чувством мелкого, чисто человеческого тщеславия. Человеческая кровь, от которой так и не удалось избавиться. Кровь менялы.…Получил в потную от вожделения ладонь серебряный обол и задохнулся от радости. И растворился в подобострастной сладенькой улыбке. Получил золотой и согнул спину в рабском поклоне.