Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

И вот они — наяву. Четыре громадные ямы на склоне невысокой горы, называемой Такера, вырытые и ежедневно углубляемые кирками изможденных агаров, узников этого страшного места. Если с рассвета и до заката безжалостный сыромятный бич надсмотрщика опускался на твои плечи не более дюжины раз, можно было считать, что денек выдался счастливый. Были здесь и тсаарны, и жители западного побережья — суровые чарпы, и горцы с юга, и сами криане. Кто попал сюда за участие в заговоре и подготовке мятежа, кто — за неуплату дани в саркатскую казну, а кто и просто за неосторожное слово, достигшее ушей соглядатая где-нибудь на зимзирском базаре. Попадались, правда, и настоящие разбойники, и воры, и фальшивохардамщики, и содержатели харчевен, угощавшие проезжих лухтиками и похлебкой из агарского мяса. И это особенно угнетало Ал Грона в первое время. Ведь он был воином отменного воспитания из довольно знатного айзурского рода. И вот теперь махал киркой рядом со всяким сбродом, так же, как и они изможденный и вынужденный испытывать наравне со всеми нестерпимые унижения и побои.

Поначалу большой поддержкой для него был Фо Гла с его неиссякаемой верой в освобождение. Каждый вечер, возвратившись под черный бревенчатый навес, где узники поглощали жалкую похлебку на скарельном масле, укладывались вповалку и тут же засыпали мертвым сном, не обращая внимания на лай и вой нарочно обученных свирепых порсков, Ал Грон и Фо Гла шепотом обсуждали возможности побега.

Однажды в их разговор вмешался какой-то крианин, заросший изжелта-седыми патлами и еле державшийся на ногах. Он оказался опытным саркатским карманником, на чьем счету было два побега, и назвался Хор Шотом.

Хор Шот объяснил, что отсюда существует единственный путь на волю — в селенье Тахар за семьдесят с лишним атроров по горным склонам. В Тахаре можно раздобыть одежду и даже одного-двух тощих гавардов. А уж тогда — ступай, куда хочешь, только гляди, чтобы по новой не попадаться. Правда, идти надо через Долину Кронгов, что недаром так называется, а на это не всякий смельчак отважится.

Нечего и говорить, что Ал Грон с Фо Глою были как раз из тех смельчаков, которых на пути к свободе не мог остановить страх перед каким-то пустоголовым зверьем. И они твердо решили, как только Фо Гла вполне поправится, последовать совету Хор Шота и бежать в горы.

Меж тем, Фо Гла не только не поправлялся, но и заметно сдавал. Рана гноилась. Его лихорадило, как в приступе игвы. По ночам он не мог хорошо отдохнуть, и вместо покойного сна, забывался в тяжелом и жарком бреду.

Все больших усилий стоило ему на рассвете добираться до своего места в яме, а там поднимать тяжелую кирку; все чаще бич надсмотрщика опускался на его исхудалые плечи. И Ал Грон с тоскою думал о неизбежном. Ему хорошо было известно, какая участь уготовлена больным и не способным более трудиться в яме. Их отводили за пару уктасов от черного навеса, где мученья несчастных обрывались одним ударом, а останки скармливались цепным порскам.

И вот наступил тот ужасный лум, когда верный товарищ Ал Грона выронил кирку и повалился на груду черных комьев, уже не в силах подняться, с каким бы жестоким усердием его ни хлестали надсмотрщики. По счастью, это случилось уже на закате, когда солнце заслонили тучи и немного раньше обычного раздался спасительный крик «Ган тулла!», повинуясь которому изможденные рудокопы поплелись наверх, собираясь в неспешную вереницу, направляющуюся к бревенчатому навесу.

Когда Ал Грон склонился над Фо Глою, почти все уже покинули яму, не дожидаясь удара бичом. Уразумев, что товарищу его на этот раз уже не подняться и заметив надсмотрщика, который направился к ним, удерживая на цепи беснующегося порска, Ал Грон поспешно взвалил Фо Глу к себе на плечи и, с трудом переставляя ноги, потащился по направлению к черному склону. И надсмотрщик, повернув в другую сторону, зашагал туда, где корчился, пытаясь встать на ноги, еще один несчастный.

Преодолев несколько уктасов, Ал Грон выбился из сил и оглянулся. Надсмотрщик был достаточно далеко. Как мог, осторожно, славный цлиянин опустил товарища на черную груду и грязным рукавом размазал по лицу пот. И в этот лум где-то поблизости, совсем рядом раздался звук, заставивший его с изумлением обернуться.

Ал Грон невольно сделал шаг в ту сторону, склонился и внимательно оглядел здоровенную фигуру, прикованную к огромной тележке при помощи обруча и массивной цепи. Неведомый богатырь, развалившийся возле тележки, просто спал, сотрясая воздух тяжелым болезненным храпом.

Прежде Ал Грону доводилось слыхать от разговорчивого Хор Шота о каком-то несчастном, прикованном к своей тележке, которого и на ночь оставляют в яме, но видел его он впервые. Если верить Хор Шоту, бедняга был разом слеп, глух и нем, каковое несчастье, по мнению опытного карманника, следовало приписать зловредным чарам.

Выглядел прикованный богатырь ужасно. Лицо его, заросшее густой бородою, покрывал слой несмываемой черной грязи. Глядя на едва скрепленные между собой черные рваные полосы, свисавшие с могучих плеч, трудно было поверить в то, что когда-то они были белоснежным цинволевым тисаном. В столь же плачевном виде пребывали штаны, особенно в нижней части, где сквозь огромные дыры виднелись разбитые в кровь колени. Даже тарилановые сапоги, как можно было догадаться, хорошей работы, не выдержали и истрепались настолько, что из дырявых носков высовывались грязные пальцы.

Тут богатырь, заставив Ал Грона невольно вздрогнуть и отшатнуться, тяжко вздохнул и повернулся на бок, громыхнув чудовищной цепью. Подметка правого сапога, как видно, и до этого державшаяся на гнилой нитке, совсем отошла и повисла, обнажив сравнительно чистую ступню. А Ал Грону почудилось, что мизинец богатырской ноги в лучах солнца, напоследок прорвавшихся сквозь темные клубы, сверкнул золотою полоской. Не в силах побороть любопытство, он опустился на колени и, бережно придержав ступню спящего великана, оттер с нее грязь ладонью. А затем приблизил глаза к загадочному мизинцу.

На какой-нибудь лум он потрясенно застыл, но быстро очнулся, зачерпнул горсть черной пыли и тщательно замазал то, что ему случайно открылось. Потом он снова взвалил на плечи Фо Глу, издавшего слабый стон, и потащил его по склону вслед за медленной вереницей узников.

— Плохи его дела, — сказал, придержавший место для троих Хор Шот, пособляя уложить охваченного жаром Фо Глу на землю. Ал Грон успел вовремя: как только он со своею ношей ступил под навес, хлынул проливной дождь и снаружи на бревнах повисли, суетясь, холодные струи. А это означало, что надсмотрщики, как всегда напившись допьяна, не высунут носа из своей теплой казармы, чтобы накормить узников, а только на ночь пустят дюжину голодных порсков на цепях вокруг навеса. То был испытанный способ охраны, и желтые клыки полудикого зверя служили надежнее самой высокой ограды.