Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

Не тьма его угнетала: что слепому тьма? Не холод, не пытка гноящейся раной на кошмарном ложе его тяготили — ведь вырос царевич не в пуху фогоратки, с младенчества покорные Син Уру наставники воспитывали его как воина, приучая к лишениям, трудностям и телесной боли.

А терзали царевича в страшном колодце черная тоска и холод отчаянья. Не давали ему собраться с мыслями об освобождении уколы беспощадной совести.

Горячо оплакивал Ур Фта верного форла и винил в его смерти себя. Слуга — продолжение господина, и господин за слугу во всем ответчик — так научили его с детства. Пусть Кин Лакк был не просто слугою, пусть сам подбил царевича на этот безумный поход, — теперь стало ясно: когда следовало решать своим умом, Ур Фта слушался то форла, то Нодаля; когда же вернее было испросить совета у них, он диктовал им свою непреклонную волю.

Если бы они остались в Айзуре, то нынче сражались бы против криан под Фатаром, где и смерть почетна, не то, что в этой гнилой и безвестной дыре. Если бы они, похитив царевну, повернули назад и через Саклар — в Цлиянское царство, то царевна была бы теперь жива и под надежной защитой.

Вспомнив о бедной Шан Цот с перерезанным горлом, Ур Фта застонал и заскрипел зубами от ярости и стыда: где уж ему, слепому и беспомощному, уберечь слугу, когда не сумел защитить ту, которую выбрал в супруги! Да и зачем он смял и позволил неведомому супостату растоптать этот нежный тиоль, с какою целью? Разве любовь, не признающая преград и сомнений или хоть ненасытная страсть двигала им, когда он вывез это сокровище из Сарката? Нет, одна лишь корысть и холодный расчет — вернуть себе зрение, разделив с царевною ложе! Но и это упование обернулось одной досадой. Выходит, не только сгубил он царевну, но и сгубил ее понапрасну!

Даже всплывший в памяти бодрый голос Нодаля не пробудил теперь хоть слабой надежды. И славного витязя с посохом он, быть может, обрек на смерть, послав одного в опасный и долгий поход. Нет, жить ему после всего, что случилось, и впрямь не пристало! И казнь, что свершается теперь над ним, справедлива и своевременна!

Царевич вернул себе малую толику сил тем, что сам себя заставил поесть и до дна осушить кувшин с рабадой, в мыслях своих воздавая должное предусмотрительному Дац Дару. Но и после этого облачиться в доспехи стоило ему огромного труда и мучений, которые продолжались не менее полунимеха. И вот, наконец, он уложил перед собою щит внутренней стороной кверху и вниз рукоятью поставил в него цохларан в ножнах. Опершись на него, царевич с трудом приподнялся, встал на колени, а после — и на ноги. Пошатываясь, он приподнял цохларан, осторожно вытряхнул его из ножен и, придержав лезвие, отбросил ножны в сторону. Теперь острие упиралось ему под ложечку. Оставалось приподнять в этом месте щиток и навалиться на цохларан всей тяжестью.

«Дорога прямая и прекрасная, не хуже таруана!» — мелькнуло в голове — и вдруг царевич, уже подавшись вперед, в последнюю четверть лума напряг все силы и, вместо того, чтобы осуществить задуманное, повалился на бок со звоном и треском. Лум или нимех пролежал он без памяти, но когда очнулся, не сразу уразумел, что с ним произошло. И все-таки вспомнил, что с порога смерти его столкнуло единственное, случайно явившееся слово. И это было слово «таруан». В своих мучительных раздумьях он упустил одно удивительное обстоятельство: всесильный благородный дварт укрыл их путь на север, в миргальскую твердыню — таруаном! И это может означать только одно: все, что было затем, произошло с ведома и даже по желанию Су Ана. Выходит, что ведомы и желанны для него были гибель Кин Лакка, убийство царевны, поражение Ур Фты, позор и колодец Ог Мирга!

Царевич похолодел от этой мысли. Тот, кого он с младенчества почитал бесконечно милостивым и могучим покровителем своим и своих сородичей, оказывался на деле коварным и злым соучастником всех его бед. Так зачем отвело от него смерть первое слово в цепочке, ведущей к этому ужасному заключению? Глубокое отчаянье сделалось теперь бездонным. Торопясь оборвать нестерпимую муку падения в эту бездну, Ур Фта рванулся к цохларану, позабыв о телесной боли. И за этим движением вновь погрузился в беспамятство.

А когда очнулся на сей раз, ему показалось, что он уже мертв и скользит по волнам к Бездвижному Океану. Но волны отчего-то были теплыми и нежными, как скомканный чидьяр на постели Шан Цот. Все тело его слегка овевал благоуханный и ласковый ветер. Ни боли, ни тяжести, ни душевных терзаний. Слух его наполняли то чудесные трели неведомых птиц, то тихий шелест листвы над головой. Он вошел в обитель мира. Он погрузился в покой.

— Он пришел в себя! — произнес кто-то не высоким, не низким, а необыкновенно глубоким голосом. Сказано это было без тени тревоги или иного побуждения, просто, ясно и ровно, на очень чистом, исконном цлиянском наречии.

— Ты скажешь ему или мне это сделать? — раздался совсем другой, девичий голосок, добродушный и мягкий, как пушинка габаля.

— Ты скажи, дорогое дитя. Ведь ты ни о чем не забудешь, — отвечал заговоривший первым.

— Милый царевич, дай знать, если ты слышишь и понимаешь, — вновь залепетала пушинка.

— Я слышу, — как зачарованный произнес Ур Фта. — Но что это? Жив я иль мертв? Где нахожусь, и кто вы, говорящие волшебными голосами.

— Ты жив и здоров, — рассмеялась пушинка. — А на другие твои вопросы ответов сегодня нет. Я скажу тебе очень важное. Ты ведь будешь внимательно слушать.

Последнее она легко и даже как-то беззаботно утверждала, как-то, что само собою разумеется. И царевич понял, что это действительно так, что он весь обратился во внимание и не станет более спрашивать ни о чем.

— Милый царевич, тебе пришлось нелегко и, быть может, придется еще не легче, — эти слова были окутаны грустью будто прозрачной дымкой, но она сразу растаяла, и все дальнейшее пушинка пролепетала по-прежнему беспечально. — Но впредь наша помощь тебе уже не понадобится. Ты продолжишь свой путь, как подскажет тебе твое сердце. Только прежде повстречаешься с тем, кому обязательно скажешь:

Ты ведь тоже крепко запомнишь эти слова, а все остальное забудешь, милый царевич.

И вновь она говорила, не повелевая, не настаивая, а только беззаботно утверждая простенькую истину. Так дети в Айзуре говорят: «В одном хардаме — две олы». И радуются уже тому, что на это никто ничего возразить не может.

Пушинка умолкла, и тот, первый, глубокий голос произнес:

— Пора прощаться. Ты ведь выпьешь из этой чаши, царевич, и это придаст тебе сил.

Ур Фта протянул руки по причине совершенной несомненности сказанного, даже не потрудившись кивнуть в знак согласия, и принял массивную гладкую чашу. Он отпил из нее несколько глотков чего-то сладкого и тяжелого. И в тот же лум в голове его засверкали разноцветные искорки. Потрясенный царевич решил, что видит, и видит звезды, о которых слыхал не раз и не раз тщетно пытался себе их представить. Но скоро искорки погасли, и воцарилась привычная тьма. Царевич почувствовал, что сидит на земле, прислонившись спиной к дереву, а на коленях у него лежит большой продолговатый коцкут, куда сложены, как сразу же он догадался, его доспехи и оружие. Прохладный воздух был полон ароматами палой листвы и спелых плодов цумилина, из чего можно было заключить, что уже наступила стодневная галагарская осень.