Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — император

— За Землю! — заорал я. — За волю! За лучшую долю!..

Они застыли, глядя в мою сторону, некоторые торопливо вскинули руки и пытались закрыть глаза тонкими ладонями, это все равно что защититься от прямых лучей солнца тонкой кисеей.

Арбогастр врезался, как чудовищный метеорит, залетевший из космоса, а я, держа факел в одной руке, со всей возможной скоростью и чувствуя дикое сладострастие, обрушил меч на голову ближайшей твари.

Стальной клинок рассек череп, брызнула оранжевая кровь. Я размахивал факелом, а меч с треском разваливал и разваливал на части живую плоть.

Сзади нарастает грохот копыт, я оглянулся, из черной ночи прямо на меня несется огненное облако. Горящие факелы над головами слились в сплошное жаркое пламя, даже мне, привыкшему всматриваться в темноту, смотреть больно, а у филигонов сейчас вообще горит глазное дно.

В грозном топоте копыт, что филигонам как землетрясение, рыцари ударили с грозным ревом и сверканием стали. Я со сладострастным ликованием видел, что филигоны совершенно ослеплены невыносимо ярким светом, более того, словно парализованы им…

Прежде чем кто-то из козлоногих догадался метнуться в темноту, половину их отряда изрубили быстро и жестоко. Самые задние остановились, старательно отделяя головы слишком живучих тварей от туловищ.

Я торопливо рубил в обе стороны и с недобрым ликованием чувствовал, как стальное лезвие рассекает их тела так же легко, как если бы уничтожал глубоководных тритонов.

В ночи огонь факелов не так уж и ярок, когда далек, однако во время схватки оруженосцы выставляют их перед собой, филигоны замирают, ослепленные, и рыцарь наносит сокрушающий удар.

Я вздохнул с облегчением, филигоны, не зная, откуда ждать беду, не успевают напрячь мускулатуру, и мечи рассекают их с легкостью, так же, как и протыкают копья.

За рыцарями двигаются тяжеловооруженные всадники, с хеканьем отрубают уже поверженным фили-гонам головы, расплескивают черепа, а маги бросают на них щепотки своих смесей, что мгновенно воспламеняется.

Уцелевшие филигоны разбегаются сослепу, порой натыкаются на людей, и те с ликованием наносят встречные удары, рассекающие козлоногих с непривычной легкостью.

Я опустил меч, быстро повернулся в седле, охватывая взглядом всю картину схватки. Сражение уже раздробилось, участки, освещенные пламенем факела, нервно дергаются из стороны в сторону, за три-пять шагов за освещенным пятачком еще более непроглядная темень, только мелькающее пламя в руках соратников да еще оттуда дикие крики, лязг оружия, конский топот и злорадные вскрики, сопровождающие смертельные удары.

Тяжелое предчувствие беды охватило так резко, что я охнул, быстро огляделся, нигде никакой опасности, однако заорал:

— Прекратить бой!.. Прекратить!.. Отходим, все отходим!

Услышали меня только Альбрехт и Боудеррия, стараются держаться поблизости, но даже они быстро поняли, что их сюзерену ничто особенного не угрожает, и сами увлеклись свирепым уничтожением совсем недавно страшного и несокрушимого противника.

Альбрехт заставил коня попятиться, оглянулся с залитым оранжевым мечом в руке и горящими победным огнем глазами.

— Что?.. Что случилось?

— Немедленно! — прокричал я. — Всем!.. Остановить схватку! Отступаем!

Боудеррия повернула коня и моментально оказалась рядом, мечи в обеих руках, глаза горят жаждой крови.

— Кто?.. Где?.. Откуда?

— Останови! — велел я. — Выводи своих из боя!.. Сэр Альбрехт, остановите людей Норберта. Эх, уже начинают погоню…

Вид и голос у меня явно отчаянные, Боудеррия и Альбрехт, ни слова не говоря, ринулись в гущу боя и там орали, останавливали сражение, а я обогнул на большой скорости всю схватку и везде орал, а иногда хватал за шивороты самых осатаневших и выбрасывал из седла.

— Кто не выйдет из боя, — прокричал я страшным голосом, — тот враг и преступник!.. Да будет на нем проклятие церкви!

Постепенно разрозненные схватки затихли, рыцари с грозными криками подали коней, развернулись и ринулись к нам. Альбрехт и Боудеррия выехали вперед, заслоняя меня от праведного гнева.

Тамплиер подъехал на огромном коне, весь в оранжевой крови козлоногих, грохочуще крикнул в яростном недоумении:

— Ваше величество! Как можно?

— Быстро! — крикнул я. — Кто не исполнит приказ — рубить на месте!.. Сэр Тамплиер, благодарю за выполнение приказа.

Он скривился, но смолчал, а Сигизмунд, чистая душа, прокричал в горестном непонимании:

— Почему? Мы побеждаем!

— Нельзя, — заорал я, — нельзя побеждать!.. Всем остановиться!.. Пусть уходят!..

Он сказал торопливо:

— Там некоторые уже начали набирать пленных…

Я сказал резко:

— Если смогут их увести, пусть уводят!.. Всем остановиться. Я все объясню. Всем прекратить битву. Факелы не гасить, но всем отступить. Пусть уходят!.. Пусть уходят, слышите?..

— А пленных…

— Я же сказал, — крикнул я злобно, — пусть уводят, эти люди ослушались моего приказа!.. Отходим, отходим!

Норберт, слушая меня издалека, быстро и четко раздавал приказы, и его конники унеслись в ночь в направлении горящих вдали факелов, где еще идет бой.

Постепенно схватки везде затихли, рыцари съезжаются, усталые и сильно разочарованные, слышу гневный ропот, в глазах враждебность и недоверие.

Альбрехт повернулся в седле в мою сторону.

— Ваше величество, — сказал он сухо, — вам придется объяснить свой странный приказ. И помоги вам Господь! Объяснения должны быть убедительными.

Я сказал горько:

— Граф, и вы с ними?

Он ответил прямым взглядом.

— Обычно я понимал вас, ваше величество. Но мы не отступили, мы — бежали! Бежали с поля боя, уступив его противнику.

Тамплиер прорычал безжалостно:

— Оставив тела павших!

Сигизмунд сказал печально:

— Даже раненых…

В груди разрастается злая боль, я помассировал левую сторону, стараясь делать это незаметно, вот так и приходят инфаркты, сказал просительным голосом:

— Тихо… дайте слово сказать. Я скорблю с вами. Мы в самом деле оставили поле боя, хотя уже побеждали, разве я спорю?.. Мы оставили раненых, это вечно будет на мне… Но, думаю, даже они простят меня, когда узнают, что я в сегодняшнем бою думал о завтрашнем дне.

Альбрехт проговорил почти враждебно, уже заметно смягчая голос:

— Ваше величество?

Я ответил тем же слабым голосом:

— Что вы хотели дальше? Ну да, в упоении битвы гнать противника, как уже делали десятки раз с людьми, убивая врага в спину. И гнать так до самых стен их крепости. Верно?

Сердитый рев был ответом, что да, все верно, так и надо, всегда так делается, врага нужно гнать и бить, гнать и бить, пока ночь не прервет битву или кони откажутся бежать дальше.