Светлана Багдерина - Люди и монстры

Найз проснулся оттого, что болело всё тело, ныли ребра и горели раны — неглубокие, но не дававшие свободно повернуться и глубоко вдохнуть. Лицо его пылало, губы потрескались, а во рту пересохло. Чувствуя, что даже открыть глаза будет подвигом, не то, что встать в поисках воды, мальчик решил полежать еще немного. Вдруг кто-нибудь придет и даст ему попить, или получится заснуть снова.

Кровать под ним была мягкой, голова утопала в подушке, как в облаке. Вдохнув поглубже, он ощутил в воздухе горьковатый привкус сушеных трав — и в единый момент вспомнил всё: встречу с Гри и Армасаром, здоровыми и веселыми, чего нельзя было сказать про их хозяев, двухдневный путь от развалин до Плекаты, показавшийся бесконечным, испуганных крестьян, нервно-угодливого старосту, в доме которого они поселились, мытье и перевязку как в тумане — и блаженные объятия сна едва ли не раньше, чем коснулся кровати.

Сколько он проспал? Где остальные?..

Найз прислушался и понял, что всё это время в одной с ним комнате кто-то разговаривал. Один голос был тихий, срывавшийся, незнакомый. Второй — хриплый взволнованный шепот.

Графа.

— …Ты всегда ненавидел меня. Я знаю, — говорил он.

— Я всегда боялся тебя, — услышал паренек прерывистый шепот незнакомца. — Боялся разочаровать. Не оправдать ожиданий. Оказаться не достойным тебя. Ты хотел совершенного сына… воина… наследника рода… а я был всего лишь колдуном, которого пришлось объявить дурачком и прятать от всех. И ты возненавидел меня. А я не мог тебя ненавидеть, потому что мама всегда учила тебя любить. Просто потому, что ты мой отец… и если Радетель дал мне тебя, значит, так и должно быть… Она так говорила… а я верил… но любить тебя не мог, хотя… очень желал… И тогда у Рамая появился двойник. Его звали Тень… и он мог спокойно тебя ненавидеть и бояться… а я — бояться и любить. Как умел…

Найз ощутил, как краска конфуза заливает лицо: хоть и нечаянно, но подслушать для чужих ушей не предназначенное… Он хотел было сказать, что проснулся, но тогда са Флуэры поймут, что он слышал их разговор, и он умрет от позора. Мальчик в растерянности замер, пылая от стыда и притворяясь спящим. А отец и сын продолжали взволнованно шептать, то перебивая, то одновременно замолкая, давая другому высказаться — наверное, в первый раз за всю жизнь. «Неужели, чтобы двоим понять друг друга, — думал мальчик, — одному из них сначала обязательно надо умереть и ожить?»

— Может показаться глупым… — голос графа звучал нерешительно, — но… в детстве я тоже хотел, чтобы мой отец любил меня. Или хотя бы помнил о моем существовании. А ему было наплевать на нас с матерью. Да что на нас — на весь мир. Только магия на уме, эксперименты, вычисления, книги, медитации… Матери приходилось управлять графством, вызывая насмешки соседей, пока он запирался в донжоне — днями, зачастую неделями… Он терял представление о времени, а однажды не узнал меня, когда вернулся. И тогда я его тоже возненавидел. Как ты…

Мальчик вспомнил удивительного старика-филина, проход сквозь камни из гибнущего донжона, графа, молотившего кулаками в сомкнувшуюся стену… Значит, птица-маг — его отец… и сын тоже маг… а между ними — одинокий, не нужный им Мугур, полный спеси, принципов и обид…

А граф тем временем продолжал рассказ, переживая заново прошедшие годы:

— …Едва я достиг совершеннолетия, он захотел объявить себя покойником, чтобы получить полную свободу сидеть там безвылазно. Мы не соглашались… пока не пошли гонения на колдунов после смерти Симарона. Только тогда я одобрил его план. Мать к тому времени умерла. Когда родился ты, я был счастлив. Думал, что выращу достойную смену, научу всему, что знаю и умею сам, каким должен быть настоящий са Флуэр. А ты открыл свои способности и…

— Я старался! Честно! — голос виконта взволнованно сорвался. — Но ратное дело, законы, финансы, посевы, налоги… Для меня это стало одним сплошным непостижимым кошмаром, и я притворялся больным, чтобы избежать уроков. Но ты всегда видел обман… и кричал на меня за это… и бил… а я чувствовал себя еще б о ́льшим ничтожеством… и прятался в магию.

Са Флуэр-старший помолчал и выдохнул с горечью:

— Просто… я пытался наставить тебя на истинный путь… и потерял, как потерял отца. Ты научился ходить сквозь стены, встретился с ним и пошел по его дорожке, наплевав на меня. Как он.

— Ты думал, что наказаниями меня можно исправить? — еле слышно шепнул Рамай.

— Нет. Но са Флуэры не сдаются, — граф помолчал и усмехнулся: — Что ты и доказал…

С улицы донесся топот копыт, и голоса смолкли. Всадник остановился у дома, и через пару минут скрипнула дверь, открываясь.

— Ну как лазарет поживает? — тихо спросил голос Фалько.

— Виконту лучше, — сухо ответил граф и, к удивлению Найза, не ожидавшего сиятельного внимания к своей скромной персоне, продолжил: — Мальчик пару раз приходил в себя и пить просил, но не ел ничего. Я давал ему питьё травницы, но, по-моему, жар у него так и не спал. Доамна Эмирабель из своей комнаты не выходила. Я посылал к ней жену старосты с трапезой, но девочка не просыпалась. А…

— Ничем не могу порадовать, увы, — проговорил гардекор. — От донжона осталась груда камней — и только.

Фалько ездил на развалины! И не разбудил его!

С затянувшимся «сном» пора было заканчивать, решил паренек и, забыв про осторожность, повернулся на бок. Боль во всех ранах — неопасных, но многочисленных — ударила разом, и мальчик охнул и не сдержал стона.

— Лежи, лежи, — гардекор моментально очутился у его кровати. — Пить хочешь?

— Угу… — промычал Найз, опасаясь кивнуть. Сильные руки Фалько приподняли его, и в губы ткнулась деревянная кружка с водой.

Осушив ее до дна, паренек осмотрелся.

Большая комната, беленые стены с аляповатыми картинками, изображавшими море, острова и пальмы, низкий потолок, широкое окно, простая, но добротная мебель, пара дверей — одна распахнута, вторая закрыта. У дальней стены — кровать и стул, занятые отцом и сыном. Вчера… или когда они сюда вошли… он кроме своей кровати не заметил ничего.

Рамай лежал под лоскутным одеялом, из-под которого виднелась его грудь, обмотанная полотняными полосами. Синие глаза с любопытством глядели на мальчика. Граф сидел рядом, кутаясь в наброшенный на плечи крестьянский кожух. Лицо его, распухшее, покрытое ссадинами с запекшейся кровью, было угрюмо.

— Как там? — спросил он, и Фалько поморщился:

— Гнетуще. Выжившие бормочут про магию, гнев Радетеля, кару Долдыка и бродят в поисках уцелевших вещей и тел. И того, и другого не густо. Кроме куртины, не осталось ни одной стены выше пары клозов. На месте донжона — груда камней. И я не думаю, чтобы… — гардекор запнулся, деликатно подбирая слова, — кто-то мог там уцелеть.