Ольга Вешнева - Огрызки эпох

— Я вам верю без малейшего сомненья, — не побрезговав коснуться чистейшими пальцами моего подбородка, заявила Полина. — Ваши глаза… Я никогда не встречала таких глаз у вампира… в которых можно прочесть все чувства, мысли вплоть до потаенных. Мне нравится смотреть в них, любоваться вашей чистою душой.

«Это плохо», — подумал я. — «Надо перед зеркалом научиться глядеть иначе».

— Вы хотели отомстить убийцам ваших дорогих родителей, друзей, невесты. Как я вас понимаю! И вы добились цели. Почти все ваши обидчики мертвы. Фоме с Людмилой удалось бежать. Но их нагонят, я надеюсь.

— Были с вашей стороны потери в том сражении?

— Ахтымбан продержался долго, он убил охотника и волка из нашего подкрепления, а потом Борис Тимофеевич снес ему голову мечом.

Я чувствовал, что мне не хватит терпения продолжать разговор.

«Много сору в твоем казане, Тихон. Когда же ты выметешь его?» — вспомнились слова Ахтымбана.

«Прости, Ахтым, с годами в моей голове сора не убавилось, а стало много больше», — мысленно ответил я.

Трудно было осознать, положить на сердце то, что степной богатырь, проживший целую пропасть лет, погиб не в честном открытом бою, а пал жертвой подлости, предательства. Да, я не хотел, чтобы так вышло, но был виновен. Груз вины никто и никогда с меня не снимет. Я едва сдерживал слезы, вспоминая забавную глупенькую Моню. Даже о коварной Яне и простоватом Грицко вспоминал с зудящей в груди тоской. Я словно потерял семью — в очередной раз.

— Мы не можем продолжать стоять на улице. Нас заметят, — придумав повод дл расставания, я прощально взял Полину за предплечья.

— Да. Вы правы, Тихон. Свидимся завтра вечерком в библиотеке. После десяти там никого не будет. У меня есть к вам серьезный разговор.

Полина неохотно отпустила меня, подарив на прощание короткий поцелуй в незапачканную кровью щеку.

Мне пришлось намазаться свиным навозом для устранения ее запаха. То, что я частенько возвращаюсь домой мокрым от купания в реке, могло вызвать подозрения в стае.

Перед свиданием в библиотеке я плотно поужинал — в угоду себе, а не Полине. После вчерашней кормежки я мог не охотиться дня четыре, без вреда для своего здоровья и ее нервной системы. Но пришлось «заесть» не оставлявшие в покое воспоминания о накопившихся проблемах, чтобы отвлечься от постоянной тревоги.

Полина ждала меня, сидя на читательском столе в мужской одежде — черных брюках, заправленных в кожаные полусапожки, и траурной рубашке с мелким жабо. Огонек масляной лампы освещал левую половину ее тела, отражался во внимательных и немного печальных глазах. Рядом с лампой лежала стопка книг, первой из них были «Размышления» Марка Аврелия.

— Hа что я сейчас употребляю свою душу? Всякий раз спрашивать себя так и доискиваться, что у меня сейчас в той доле меня, которую называют ведущее, и чья у меня сейчас душа — не ребенка ли? а может быть юноши? или еще женщины? тирана? скота? дикого зверя?.. — полушепотом цитируя римского императора, я крадучись приблизился к охотнице, и замер на таком расстоянии, что она могла чувствовать на своем лице теплую влагу моего дыхания. — С каждым днем растрачивается жизнь и остается все меньшая часть ее, — и то высчитай, что проживи человек дольше, неизвестно, достанет ли у него силы-то ума для понимания вещей и того умозрения, которое заботится об искушенности в божественном и человеческом. Ведь начнет же дуреть: дышать, кормиться, представлять, устремляться и все такое будет без недостатка, а вот располагать собой, в надлежащее по всем числам вникать, первопредставления расчленять и следить за тем, не пора ли уже уводить себя и прочее, что нуждается в разумной мощи, — это все раньше угасает. Значит должно нам спешить не оттого только, что смерть становится все ближе, но и оттого, что понимание вещей и сознание кончаются еще раньше.

— А не лучше ли необходимое делать — столько, сколько решит разум общественного по природе существа и так, как он решит? — Полина ответила другой цитатой из той же книги. — Испробуй, не подойдет ли тебе также и жизнь достойного человека, довольного тем, что он получает в удел от целого, довольствующегося справедливостью своего деяния и благожелательностью своего душевного склада.

— О, если были б вы уверены, Полина, в благожелательности моей души, вы бы не боялись принимать меня голодным, — легонько толкнув ее на стол, напомнил я.

— Не будь я уверена в вашей добродетели, Тихон, я бы и сытым вас не приняла, — возразила охотница.

Хитро улыбнувшись, она обхватила ногами мои ноги, лежа на столе.

Мы стали целоваться, я уже почти освободил ее от рубашки, как вдруг она опомнилась и, щелкнув меня по носу, строго произнесла:

— Мы с вами договорились встретиться для серьезного разговора.

— Разговор не убежит, а в сурьезности моих намерений вы разве сомневаетесь? Обещать жениться я не полномочен, ибо женат на трусливой амазонке. А вот обязанность присматривать за вами, развлекать вас в пасмурные дни и безмятежные ночи, охотно на себя возьму.

— Разве бывают трусливые амазонки? Не все ли они до безумия смелы?

— О, да, бывают… Жалкое явленье. Лучше не рисовать его в просвещенном уме.

— Зачем тогда на ней женились? Что за выгода была: приданое или знатный род, или красота невероятная? А может, драгоценная любовь?

— Любовь ни на минутку не озаряла ясным светом мое унылое чело.

— Мне жаль вас, Тихон. Ни минутки не прожить в любви, как это страшно! — охотница громко вздохнула, прижав сложенные руки к груди.

— Полина — вы мой идеал, — я пригладил губами жесткие щетинки ее брови. — Другой любви искать не собираюсь.

— Мне жаль и вашу бедную супругу, — продолжила цинично вздыхать моя тайная пассия. — Вы ее хотя бы кормите? Сами-то отъелись у любви в гостях.

— Я о ней не забываю. Для нее достаточно.

— Когда-нибудь вы точно так же отзоветесь обо мне.

— Поверьте — никогда. Вы отличаетесь не только красотою и умом, но и характером.

— Считаете меня строптивой?

— Нет, своеобразной. Вы как мустанг с непокоренной волей.

— А мне с какой же тварью вас сравнить? С налету не соображу. Вы столько преподносите сюрпризов…

— Таких, к примеру?

Бережно подняв охотницу со стола, я вышел с ней на руках в холл библиотеки и, покружив ее, опустил на темно-зеленый ковер, устилавший центральную часть помещения, и сам лег рядом.

— А важный разговор? — беспокойно прошептала Полина, обнимая меня за шею.

— Напомните о нем к утру, — отложил я.

И Полина напомнила — этого я от нее совсем не ожидал, как не предполагал и того, что меня угораздит провалиться в глубочайший, опаснейший для жизни, и притом весьма длительный сон в ее объятиях.