Далия Трускиновская - Нереал

— Да нет же, точно — вы! — тем не менее продолжал плести сеть я. — А я ведь вас потом искал. Звонил! Какая-то бабушка трубку брала. Ну, вспомнили? Я — Гена! Ну? Настоящее хохляцкое сало с чесноком!

Какой я, к лешему. Гена? Я... я... Я — Напролом.

— Гена? — переспросила она.

Она уже искала возможности не отгонять меня сразу и навсегда, а продолжить беседу.

Я ей понравился — это было видно невооруженным глазом.

— Точно — Гена! А я ведь поехал-таки на ту самую бардовскую тусовку, — похвастался я. — Ох, если бы вы только знали, какие песни там пели! Послушаешь — просто мороз по коже! Я ведь и для вас кассету переписал! Напрасно вы вместе со мной не сошли! Трое суток в лесу, утром — рыбалка, днем — купались, загорали, вечером — песни! На наши гитары из Каплановки прибегали, это там самая дальняя деревня, если считать по шоссе...

И я запел, негромко запел, не орать же посреди улицы, как в лесу, где мы, уже лет десять зная наизусть пиратский репертуар Кольки Ятанова, рычали и хрипели, как берсеркеры перед побоищем, потому что иначе ему подпевать просто невозможно.

— Купец умрет за деньги, попа задушит жир, — негромко и потому грозно пропел я. — Солдат умрет за чью-то корону! А я умру на стеньге за то, что слишком жил, и все — не по закону!

И до чего же было хорошо орать эти великолепные песни в ночном лесу, уже чувствуя предутренний ветер с озера, и вдруг ощутить великое братство со всеми, кто понимает...

Она даже не усмехнулась, как следовало бы ожидать. Она думала, напряженно думала, как бы так изловчиться, чтобы и откровенно не броситься мне на шею, и не оттолкнуть. Да, это была не Ксения. Ксения бы точно дала мне оплеуху и неторопливо ушла, зная, что я не посмею и слова вслед сказать.

Ксению я любил.

Любил ее длинные стройные ноги, ее круглые колени, ее открытое лицо, никогда не знавшее гримаски страха.

Любил ее светлые, коротко стриженые волосы, ее осанку королевы в десятом поколении, любил эту отчаянную независимость в каждом движении.

Ксения будет моей.

Однако я продолжал рассказывать байки, которые были не совсем враньем. Я действительно прожил три дня в лесу с бардами на каком-то слете клубов самодеятельной песни. Как я туда попал — сам не знаю. Когда это было — понятия не имею.

Песни я люблю. То есть хорошие песни. Те, от которых мороз по коже. Сопливых и тупых — не люблю. Если я говорю про песню, что сам бы ее охотно спел, — значит, это настоящая песня. Настоящая мужская песня.

Я говорил, а она позволяла мне говорить. Вот и прекрасно, подумал я, значит, позволит и все остальное. Сейчас нужно дать ей возможность заманить меня домой. Обычно они сами придумывают такую возможность. Если я предложу ей будет стыдно пригласить уличного приставалу.

Понемногу мир вокруг меня делался конкретным.

Я узнал универсам, где пару лет назад каждый день брал пиво.

Деньги!

Черт возьми, у меня есть деньги?

Я сунул руку в карман. Кошельков не признаю — мелочь лежала россыпью. Именно мелочь.

У меня когда-нибудь были крупные деньги?

Но на шоколадку должно хватить.

Женщины любят детские шоколадки. С рожицами и зверюшками. Путь к сердцу женщины лежит через трогательную шоколадку.

— А помните шоколад? — спросил я. — Ничего, сейчас вспомните!

И увлек ее к универсаму.

Я все еще вел эту игру в узнавание. И она уже не возражала. А попробовала бы она мне возразить! Она уже хотела меня, вовсю хотела, не могла не захотеть. Меня все женщины хотят. И Ксения тоже. Но она гордая. С ней придется повозиться.

Не родилась еще женщина, которая бы мне отказала.

Я же — Напролом!

Я — Брич. Брич?

Да, я — Брич, а Билл Бродяга ждет меня в Мексике, потому что...

Стоп! Что-то со мной не то...

Мы собирались вместе брать банк? Нет. Банк мы уже брали.

Мы хотели похитить сосунка у этого гнусного Бобби Фишера и состричь с него полтора миллиона? Нет, каких-то сосунков мы уже увозили.

Черт возьми, зачем же я должен тащиться за тридевять земель в Мексику к Бродяге?..

Она спросила: если она купит сейчас эту здоровую пачку стирального порошка, помогу ли я дотащить до троллейбуса? А дальше, мол, она сама?

Вот это мне и требовалось.

Мы вышли из универсама, имея при себе не только пятикилограммовый мешок порошка, но и гречку, и голубцы из кулинарного отдела, и два полуторалитровых пакета сока, и еще много всякой мелочевки. Весило оно немного, но объем имело потрясающий и торчало разнообразными углами. Я сказал, что ни о каком троллейбусе не может быть и речи — я туда просто не влезу. Это была ловушка — ведь предполагалось, что я только донесу покупки до остановки. Но она охотно и даже радостно рухнула в ловушку Оказалось, что до ее девятиэтажки — всего две остановки.

Мы вошли в лифт и, пока я разворачивался там с мешками, она успела нажать кнопку. Лифт был скоростной.

Я все еще называл ее Люсенькой.

Очевидно, ей это уже начало нравиться.

Впервые поцеловал на кухне — как бы в знак благодарности за разогретые голубцы. Продолжал целовать, пока она сама не потащила меня в глубину квартиры, туда, где тахта.

Женщины любят, когда я их беру вот так — решительно и без лишних церемоний. Они отдаются бурно, с криком, целиком и полностью. Если женщина спокойна и рассчитывает силы — значит, я что-то сделал не так. Мне нужно, чтобы орала и теряла сознание.

Потом она уснула.

Я чувствовал себя просто замечательно. Сила во мне играла, хоть вековые секвойи с корнем выворачивай. Нет, дубы. Или секвойи? А то еще есть крепкое дерево гикори.

Я подобрал с пола одежду и пистолет. Даже не слышал, когда он грохнулся... Сильно же я хотел эту, которая не Ксения, а лишь чуточку похожа!

Сунув пистолет сзади за ремень, я пошел к дверям.

Поскольку я потратил деньги на шоколадку с зайчиком, то сунул руку в карман плаща этой, которая не Ксения, и достал кошелек.

Долларов двадцати на день мне бы хватило. Но как составить из этих пестрых бумажек двадцать долларов?

Я взял наугад бумажек десять, остальное вернул в кошелек. И тут оказалось, что я не могу выбраться из квартиры! Она была заперта на какой-то дьявольски хитрый траханный замок!

Я нетерпелив.

Я — Напролом!

Но, когда я с двух шагов стремительного разгона вмазался в эту гребанную дверь плечом, что-то лязгнуло, я отскочил и понял, что ловушка захлопнулась окончательно.

Наверху над дверью были металлические пазы, которых я не заметил. Из самой двери выскочили железные клыки и вошли в эти пазы. Очевидно, что-то похожее было и внизу.

Ну и что, подумал я, храброму ковбою и окно — дверь!

Ближайшее окно было на кухне — но высокое и состоящее из двух узких рам. Я пошел в гостиную. Выглянул и хмыкнул.

Судя по всему, я находился на девятом этаже этой самой девятиэтажки, будь она неладна.