Александр Рудазов - Три мудреца в одном тазу

— Ма-а-а-ам!!! — в ужасе завопили близнецы, оценив фронт работ.

— Не мамкать! Вот Гена с Валерой вам помогут.

Телохранители замялись, пряча глаза. Им, тертым мордоворотам, явно не хотелось пахать вместо грузчиков. В принципе, они не возражали против физической работы, но… но именно что только в принципе.

— Давайте лучше бабушку запряжем, — предложил Гешка. — Она сама всегда хвалилась…

— …что у себя в столовой одна всю работу тянула, — закончил Вадик.

— Евгений! — прикрикнула на него мать.

— А мне нравится! — оценил идею отец. — Матильду давно пора нагрузить, а то она слабо нагружена. Отъедается тут, понимаешь, за чужой счет…

— Петя, оставь маму в покое!

— Кому мама, а кому и теща…

— Ольга Васильевна, знаешь, тоже не подарок была! — отпарировала Зинаида Михайловна.

— А вот мою маму оставь в покое! — возмутился муж. — О покойных плохо не говорят!

Скончавшаяся три года назад Ольга Васильевна Колобкова, мать Петра Ивановича, в честь которой назвали младшую дочь, действительно не была приятной свекровью. Маленькая сухонькая старушка, с виду тихая и робкая, но на самом деле — удивительно вредное существо. Сноху она третировала без передышки, но только в отсутствие «Петрушеньки». При сыне же относилась к его жене с подчеркнутой ласковостью. В этом ей охотно помогала любимая доченька Клава, озлобленная на весь мир старая дева. К счастью, с сестрой у Колобкова отношения никогда не складывались, а когда он пошел в гору, начав зашибать миллионы, они окончательно разругались. Клавдию Ивановну в доме Колобковых не видели уже лет десять.

— Иваныч, а может, и не стоит выбрасывать-то? — хозяйственным взором окинул халявные гвозди и болты Угрюмченко. — Имущества-то сколько…

— А куда ж его тогда? — удивился Колобков. — С собой возить?

— Ну мало ли чего бывает… Знаешь, Иваныч, наша лодка лет тридцать назад около Новой Гвинеи ходила, мы там за гвозди кокосы покупали. А Яков Игорич, капитан наш, бабу купил за коловорот.

— В рабство, что ли? — не понял Колобков.

— Да не, на одну ночь. Хотя та негра больше и не стоила…

Директор «Питерстроя» задумался. Если бы он разбрасывался имуществом, самим попавшим в руки, то никогда бы не сумел купить «Чайку». В России эта куча гвоздей стоила бы не так уж много, но все равно вполне прилично. А здесь, среди тропических островов, населенных первобытными племенами, подобные вещицы действительно представляли весьма значительную ценность.

— Уговорил, черт речистый! — хлопнул Угрюмченко по плечу Колобков.

— Ай-ё-ё-ё! — скривился механик. — Иваныч, мля, у меня ж рука сломана, ты что, мля, делаешь?!

— Так она же у тебя пониже сломана, — испугался Колобков.

— Дак все равно больно! Бутылка с тебя за это, Иваныч.

— Хи-и-итрый… — осклабился Петр Иванович. — Зинулик, выдели Петровичу за мой счет четверть коньячку.

— Вот кого точно надо за борт, — указал на птеродактиля Угрюмченко. Тот, догадавшись, что речь о нем, яростно защелкал клювом. — Я из-за этой птицы в гипсе хожу. Вот как я буду тут все раскладывать, если у меня рука сломана?

— Рука сломана? — неожиданно проснулся Каспар. Он взглянул с вершины металлической горы на механика, оглушительно чихнул, надышавшись ржавчины, и сонно переспросил: — Рука сломана? Птица сломала руку?

— Ага, — осторожно кивнул Угрюмченко.

— Ну, этому горю нетрудно помочь. Шшука’покр аутлесс иттен-хорр зоно… или соно?…

С коротеньких толстых пальцев Каспара сорвались тысячи крошечных искорок. Они в мгновение ока окутали Петровича, и гипс упал на пол. И одежда тоже.

А вместо механика из-под нее выбрался здоровенный взъерошенный беркут.

— Петрович, это ты? — осторожно спросил Колобков.

— Не уверен… — медленно ответил беркут.

Голос прозвучал глухо и в другой тональности — за отсутствием зубов и совершенно иным строением языка и неба Угрюмченко не мог говорить так же, как раньше. Но все буквы выговаривал совершенно отчетливо.

Птица, в которую он превратился, оказалась весьма крупным представителем орлов. Настоящий «царь птиц». Почти метр в длину, а размах крыльев добрых два с половиной. Длиннющие искривленные когти на лапах, мощный клюв, суровые желтые глаза. Перья по большей части коричневые, но на затылке и шее — белые. Видимо, так отразилась седина Угрюмченко.

— Ну как, рука больше не сломана? — добродушно улыбнулся Каспар.

— Нет… но теперь это вообще не рука! — угрожающе взмахнул крылом Угрюмченко.

Огромный беркут раздраженно прошелся взад-вперед, сопровождаемый загипнотизированными взглядами семьи Колобковых и Гены с Валерой. Когтистые пальцы шевелились очень неуклюже — человек, попавший в это тело, чувствовал себя крайне неловко. Он все время поворачивал голову влево-вправо, не в силах приспособиться к птичьему боковому зрению, когда отлично видно все, расположенное по бокам головы, и крайне скверно — то, что прямо спереди.

— Иваныч, я так не согласен! — наконец заявил он. — Ты, Кио недоделанный, превращай меня обратно, слышишь?!

— Обратно? — удивился Каспар. — Ты что, не птица? Тебя кто-то заколдовал?

Старый склеротик уже успел позабыть, что сам только что превратил Угрюмченко в беркута.

— Петя, сделай что-нибудь! — шепнула Зинаида Михайловна, с ужасом глядя на седого орла, десять минут назад бывшего их механиком.

— Зинулик, а что ж я тут сделаю-то? Пацаны, ком цу мир! Ну-ка, найдите мне Светку… Серегу… ну и еще кого-нибудь потолковее. И посмотрите, как там Гюнтер — очнулся, или все так же.

Грюнлау не очнулся. Он по-прежнему лежал в своей каюте, лихорадочно метался на койке и непрестанно бредил на немецком языке.

— Zeichne auf… Mein Kopf… Heiss… Warum ist mir heiss… Das Grauen… Das Grauen mit den Schwingen… Das geflьgelte Grauen… Schalten Sie das Licht aus… Lassen Sie mich…

Это продолжалось уже больше десяти часов. С того момента, как немецкий бизнесмен вернулся с острова Волхвов, ему становилось все хуже и хуже, а потом он совсем слег, колотимый неизвестной болезнью. Рядом сидела Света, оставившая свою научную работу, и Бальтазар, злобно ворчащий в сторону иллюминатора.

— Я знаю, вы там, вы там!.. — хрипел он, глядя на мерно качающиеся волны. — Вы следите за мной! Я вас найду, найду!..

— Похоже на тропическую лихорадку… — вздохнула Света, забирая у Грюнлау градусник и листая медицинскую энциклопедию. — Симптомы скверные… Какой-то иномирческий микроб… Так, посмотрим… жар, головная боль… дядя Гюнтер, а мышцы у вас болят?

— Heiss…

— Точно, тропическая лихорадка. Дядя Бальтазар, как вы так долго прожили на том острове? Там же сплошная зараза!

— Зараза? Пфе! — фыркнул волшебник. — Ко мне никакая болезнь не пристает!.. Стучи же, стучи, хватит лентяйничать! — заколотил себя в грудь он. — Это дурацкое сердце все время останавливается. Не волнуйся, девочка, сейчас я приготовлю волшебный эликсир, излечивающий от любых болезней, и мы поставим твоего друга на ноги… Чем, говоришь, он болен?