Александр Рудазов - Три мудреца в одном тазу

— Петрович, а как ты теперь дизель-то чинить думаешь? — возмутился Фабьев.

— Так он пока вроде работает…

— А если, тьфу-тьфу, к черту, вдруг сломается?

— А Серый у нас на что?

Чертанов втянул голову в плечи. Он разбирался исключительно в компьютерной технике. Ну и еще в смежной — всякое видео-аудио, фотоаппараты, ксероксы и прочее добро, которое можно подключить к компьютеру. Но он отлично понимал, что если попытается это объяснить, то вызовет лишь возмущение Колобкова и требование отчитаться за раздутую зарплату, выплачиваемую непонятно за что.

— А теперь научите меня летать, — потребовал Угрюмченко, нетерпеливо подпрыгивая на кривых лапах. — Вот научусь, буду заместо впередсмотрящего. Покумекай, кэп, сколько сразу пользы!

Фабьеву мысль понравилась. Действительно, иметь на судне летающее существо, способное подняться высоко-высоко и посмотреть, что там вдали, было бы очень полезно. Тем более, если у него орлиное зрение.

Тепорий в воздухе окончательно перестал светиться — наступила эйкрийская ночь. Вода, днем удивительно прозрачная и освещенная, обернулась чернильно-черной жидкостью. «Чайка» превратилась в плавучий маяк — зажглись ходовые огни, включились все лампы и, конечно, мощный прожектор.

Колобков все-таки загнал сыновей спать, но зато вместо них проснулась Оля. Ее превращение Петровича несказанно обрадовало — подумать только, живой орел! Хотя вредный папка не разрешил дергать его за хвост и гладить клюв.

Обучение Угрюмченко полету шло довольно вяло — у него ничего не получалось. Он старательно взмахивал крыльями, но делал это чисто механически, как машут актеры, одевшиеся птицами. И, конечно, результат выглядел довольно жидко. Гена с Валерой несколько раз подбрасывали огромного беркута в небо, но из этого тоже ничего не вышло.

— Когда мама-орлица учит орлят, она выкидывает их из гнезда, — поведала Света. С больным немцем сейчас сидела Зинаида Михайловна. — Дядя Петрович, может…

— Нет уж, дочка, на такое я не согласен, — отказался беркут. — Я уже старый, тебе меня что, не жалко? Хорошо, если полечу, а вдруг да нет? Надо другое чего-то придумать…

— Сейчас…

— …на примере…

— …покажем! — пропыхтели близнецы, тащащие связанного птеродактиля.

— Эй, я кому велел спать ложится?! — возмущенно гаркнул на них Колобков.

— Да ну, нафиг, пап, чего мы там не видели?! Успеем! — хором заявили Вадик с Гешкой, подтаскивая вырывающегося ящера к фальшборту.

— А ничего придумали, — одобрительно посмотрел на них беркут Петрович. — Ну-ка, сынки, столкните его, а я посмотрю, как надо…

— Щас! — хором отрапортовали близнецы, переваливая птеродактиля через фальшборт.

— Лети, лети, дракончик!.. — возбужденно запищала Оля, — …ой…

Птеродактиль никуда не полетел. Он только каркнул что-то бессвязное, плюхнулся в воду, несколько секунд неуклюже барахтался, а потом очень быстро пошел ко дну.

— Развязать забыли, — поджал губы Колобков, глядя на круги на воде. — Ну ладно, вперед умнее будете.

— Ах, это удивительное зрелище полета, это чудо, недоступное людям! — обернулся вокруг своей оси Мельхиор, словно балерина. — Рожденный ползать летать не может!

— Чепуха! — фыркнул Бальтазар. — Гусеница рождается именно ползать, но после превращения в бабочку она еще как летает! Совершенно неверная поговорка!

— В самом деле? — удивился Мельхиор. — Надо проверить…

Он тут же зарылся в Орто Матезис Сцентию. Правда, искал почему-то на букву «гха» [9] Орто Матезис Сцентия написана на магическом языке канарра. В нем тридцать шесть букв, в том числе и такие, каких нет ни в кириллице, ни в латинице. .

— Бедный дракончик… — дрожала верхняя губа у Оли.

— Мне кажется, кому-то надо поменять пеленки… — ласково улыбнулся ей Каспар.

— Кому?!! — оскорбилась Оля.

— Мне… — грустно потупился старый волшебник.

Колобков брезгливо потянул носом в его сторону, а потом задумчиво спросил у Чертанова:

— Серега, а ты никогда не мечтал в детстве, что будешь менять памперсы старикам?

— Нет! — возмущенно отверг такие обвинения сисадмин.

— Жалко… Если бы мечтал, сейчас твоя детская мечта как раз бы и исполнилась…

— Ничего, он сам может, — сухо сказал Бальтазар.

— Да, мы все взрослые, самостоятельные люди и вполне способны сами менять себе пеленки, — добавил Мельхиор.

— Если, конечно, кто-нибудь поможет, — промямлил Каспар.

Длинны эйкрийские ночи. Так же длинны, как и дни. Длинны и темны — ни луна, ни звезды не рассеивают этот мрак. Ибо нет их на небе. Да и неба в привычном нам понимании нет — на Эйкре слова «небесная твердь» употребляются не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле.

«Чайка» шла на малых оборотах — Фабьев не собирался рисковать драгоценным судном ночью, да еще в незнакомых водах. Поэтому луч прожектора высветил из темноты горы острова Бунтабу уже под утро, когда в воздухе начали проявляться первые лучики вновь засветившегося тепория.

Люди на борту спали в самое разное время — внутренние часы у всех окончательно сбились. Большинство обитателей Эйкра жили по длинному сорока восьмичасовому циклу, с долгим сном и долгим бодрствованием, но земляне к нему еще не приспособились. Поэтому ходили квелые, толком не понимая, время ли ложиться спать или, наоборот, просыпаться. Положение отчасти исправлял судовой хронометр (Фабьев, например, уже много лет жил исключительно по его показаниям, не обращая внимания на такие переменчивые явления, как день и ночь), но не слишком. Как ни странно, этот прибор единственный на борту даже не заметил различий в физических законах, хотя вроде бы просто обязан был начать глючить.

После бесчисленных подбрасываний в воздух Угрюмченко все-таки научился махать крыльями, как полагается орлу, но так и не решился подняться выше, чем на три метра. Ему было жутковато остаться ночью в небесах над океаном, полагаясь лишь на такое ненадежное средство, как птичьи перья. Он решил еще потренироваться, когда «Чайка» встанет на якорь.

Матильда Афанасьевна, узнав о трансформации судового механика, даже не удивилась. Только приказала внучкам срочно сообщить, чем ей теперь эту птицу кормить. А заодно язвительно прошлась на тему того, что вот, сразу видно настоящего мужчину — орел получился! А из ее горячо любимого зятя вышел бы разве что какой-нибудь драный индюк или гусак. Колобков обиделся и предложил попросить Каспара заколдовать саму Матильду Афанасьевну, а то на камбузе давно яичницы не было, курица пришлась бы как нельзя кстати.

Грюнлау под утро все-таки очнулся, выпил чашку горячего бульона и даже сам дошел до гальюна. Хотя по-прежнему кутался в плед, дрожал, как на морозе, и обливался холодной испариной. Но все-таки ему явно полегчало — медицина двадцать первого века успешно справилась с тропической лихорадкой другой вселенной.