Антон Карелин - Книга Холмов

Сверху же, наоборот, мириады птиц слетались к ней и вливались в нависший над землей пугающе гармоничный фрактал.

Снова раздался громадный рев. Зовущий из-под Холма стенал, призывая зверей и птиц вернуться обратно и завершить начатое. И звери стали возвращаться назад. Управляемый хаос выворачивался наизнанку, когда мелкие твари шмыгали из-под ног у крупных, опережая их и создавая первую, легкую приливную волну. Вслед за ней шла большая вторая, широкая третья, тяжелая четвертая. Рев торжествующе плыл над равниной.

И сова ответила на него.

Когда прозвенит мрачный башенный колокол, звон от него переливается в воздухе, дышит в ушах и стелется по коже тревожной волной. Этот странный, угасающий звук был бы еще страннее, если бы прозвучал сам по себе, без породившего его удара бронзы о бронзу.

Сова беззвучно распахнула клюв, и мир вокруг загудел переливающимся тоном, который плыл в небе и вибрировал в животе. От него подгибались ноги, слабели руки, Анна сползла на крышу.

Животные жалобно, протяжно взвыли. Зов гнал их вперед, ужас и пустота толкали назад. Часть зверей, особенно мелкие, бросились в бегство, равнину покрыл шебуршащий ковер беглецов.

Чудовищный рев повторился: злой, настойчивый, властный, заглушая стихнувший звон. И поредевшая, отступающая армада наполнилась смелостью и волей; вскидывая опущенные головы, звери зарычали, закричали и бросились к броневагону.

Ни одна птица в небе не шелохнулась, все повиновались сове, игнорируя глас, идущий из Холмов. Сова взмахнула крыльями, и полнеба повторило ее движение. Она опять издала свой странный, переливающийся стон; к нему присоединился единый клекот тысяч птиц. «Смерть. Пустота. Ничто» вибрировал он.

Звери впали в безумие, мечась туда и сюда, сталкиваясь, катаясь по земле, бессильно воя и хрипя. А звенящее дыхание плыло дальше, к Холмам, к владельцу чудовищного рева, предупреждая его: «Замолчи. Отступись.»

Но яростный монстр ответил еще сильнее, чем раньше. От его гнева дрогнули горы, и звук исчез, словно равнина оглохла, все сделалось глухим и мертвым, только в крови пульсировал непобедимый, могучий, первобытный приказ: «Убить. Стереть с лица земли.» Анна почувствовала, как руки тянутся к собственному горлу, давить, душить, ошеломленно почувствовала, как они легли на шею и сдавили, одновременно пытаясь и защитить ее, и убить. Переборол первый инстинкт. Отняв руки от горла, черноволосая рассматривала ладони, не понимая, кому они принадлежат.

Звери измученно и хрипло дышали, но Зов заполнил их целиком. Поднимаясь с земли, они медленно, с трудом, но неотвратимо двигались вперед, к броневагону.

Анне показалось, что против такой мощи нет ответа, что белая птица проиграла. Но она плохо знала сову.

Круглые, бездонные глаза сузились, клюв приоткрылся в клекочущей ярости, и без того пугающее лицо исказила такая ненависть к посмевшим ослушаться ее, что Анна, как испуганный ребенок, закрыла руками лицо.

— Шшшшш, — разлился в воздухе гипнотический шепот. — Шшшшш.

Сова шептала не зверям, те ничего не могли услышать, поглощенные Зовом. Она шептала птицам. Фрактал на полнеба взломался и рассыпался сонмом крылатых осколков. Птицы уносились прочь так же стремительно, как прилетели.

И когда они отлетели, а передние ряды окровавленных, истоптанных и избитых животных взобрались на повозку, смыкаясь вокруг Анны… сова почернела. Гладкая, лакированная ночь разлилась по ее перьям, а как только последний кончик стал аспидно-черным, она разверзлась провалом беспросветной тьмы, разрослась на десятки метров, и сомкнула крылья, поглотив броневагон, зверей. Половину равнины.

Анна оказалась в кромешной темноте, мир вокруг исчез, как и дощатая крыша под ногами. Она канула в бездну, и поняла, что будет падать вечно. Но вся боль покинула ее, все сожаления и страхи, весь смысл и вся воля остались там, наверху, на свету, а здесь лишь тьма и пустота. Она падала в забвение, чувствуя, как вместе с ней падают и гаснут сотни и сотни простых, безмолвных, смирившихся душ.

— Ани!!

Алейна воскликнула, когда увидела, как гигантская черная тень поглощает Анну и все вокруг. Лисы ахнули. Сердце Винсента зашлось в ужасе, в глазах потемнело от прилившей к лицу крови. Нечто более страшное, чем смерть, разверзлось вокруг, и они стали падать в бездну, теряя сумрак под ногами.

Но Алейна прошептала имя Матери, и белый единорог у нее на груди вспыхнул. Ослепительный свет пронизал тьму, пробил и мглу, и реальность, и бездну.

Ничто конвульсивно дернулось и выплюнуло их. Лисы попадали на пол броневагона, в кучу сваленных вещей. Ричард ударился головой о Стального, и тихое проклятие слетело с его губ, но затем он сел, взявшись за голову, и громко, измученно засмеялся.

Анна лежала на крыше, раскинув руки, без сил. Белая сова зависла над ней, нагнув голову и разглядывая ее. Черные глаза смотрели всезнающе, равнодушно.

Затем она глянула туда, откуда приходил яростный Зов. И снова издала свой полный ненависти гудящий звон. «Ничто. Ничто. Ничтожный» звенело в нем. Владыке зверей больше нечем было ей ответить.

Порыв ветра, и сова исчезла, как наваждение, а броневагон вновь осветило солнце.

Алейна взобралась наверх и, всхлипывая, гладила Анну, а сама смотрела на равнину, усеянную тысячами мертвых тел.

Два часа спустя холмичи, за которыми Винсент послал своего ворона, прибыли. Бородатые, измятые жизнью и с ног до головы измазанные землей, они приближались осторожно. Остановились почти в километре, не подходя к зверьим трупам, чтобы не пугать приведенных лошадей, и протрубили в рог. Но их и без того заметили, Ричард уже шел навстречу.

— Чего встали, черномазые, — бросил он. — Давайте к повозке. Все равно надо впрягать лошадей.

Пострепанный броневагон жутко скрипел на ровной дороге и раздолбано лязгал на кочках и камнях. Полу-отодранные куски обшивки скрежетали на ветру, как визгливые старухи, перекрикивая друг друга, жалуясь на злую судьбу. Никто не рискнул ехать внутри: а вдруг пара бревен, явно слишком свободно стучащих туда-сюда, обвалится прямо на голову? Ремонт сходу не сложился: гремлины не любят, когда на них глазеют чужие, боятся открытых пространств, ненавидят солнечный свет — вот же угораздило встретить сразу все вместе взятое! Да и состояние у тварюг было плачевное: череда пережитых за сегодня испытаний оставила шрамы даже на их видавших виды шкурах и даже в их беспечных, диковатых сердцах. Ялвик и Ниялвик тревожно спали внутри Дмитриуса, часто дергаясь от страшного сна, и скрипливо бурчали ругательства, не разлепляя глаз.