Лесса Каури - Золушки из трактира на площади

— Сама открою! — пересохшими губами прошептала она.

За дверью стоял гном в пропыленной одежде, с бородой, заплетенной в косицу. Окинув хозяйку трактира неожиданно цепким взглядом из-под насупленных бровей, он расстегнул застежку плаща, под которым виднелись буро-зеленый камзол члена Гильдии почтарей и кожаная сумка, притороченная к широкому поясу с другой стороны от чекана.

— Вы — Брунгильда Рафарин, владелица трактира «У Матушки Бруни»? — спросил он.

Та растерянно кивнула. Весь на всякий случай встал рядом, потеснив ее плечом.

Гном порылся в сумке, извлек кожаный футляр, в каких хранятся свитки, проверил знак, оттиснутый на сургучной печати шнура-оплетки, протянул его Бруни.

— Вам письмо, хозяйка!

Матушка едва справилась с руками — так они тряслись. Прижала футляр к груди, поинтересовалась:

— Сколько я вам должна?

— Доставка оплачена, — проскрипел почтарь и потянул носом — с кухни пахло яичницей с ветчиной, что поставил жариться Весь. — А вот перекусить я бы не отказался!

Бруни отступила в сторону:

— Проходите, почтенный! Завтрак за счет заведения!

— Вы так добры, хозяйка! — церемонно поклонился гном.

— Накорми гостя, — попросила Матушка оборотня, направляясь к себе.

Войдя в комнату, она села на кровать и положила футляр рядом. Отчего ей казалось, что это змея свернулась, посверкивая злыми глазенками и быстро высовывая раздвоенный язычок? Но глупое сердце, несмотря на испуг, перешло на бег, стремясь окунуться в слова, написанные родной рукой, и Бруни схватила футляр, сорвала шнур и развернула свернутый пергамент. Буквы расплывались перед глазами. Не от слез, от волнения. Когда, наконец, она совладала с собой — смогла прочитать первую, написанную очень давно забытым почерком строку:

«Здравствуй, моя дорогая женушка…»

Весь ушел без нее. Судя по голосам из кухни, Пип и сестры Гретель вовсю кормили завтраком посетителей, а Матушка не находила в себе сил спуститься вниз. Крикнув в кухню, что она неважно себя чувствует, она кружила по комнате, как запертый в клетке зверь, то присаживаясь на край кровати, где лежало брошенное письмо, то подходя к окну и в волнении сжимая руки, будто надеялась увидеть, как по первому снегу к трактиру подъедет тот, кто скажет ей: «Все это — глупая шутка, любимая! Иди ко мне и ничего не бойся!»

«Позволь пожелать тебе долгие лета! — говорилось в письме. — Должно быть, ты думаешь, что сошла с ума, читая это, но спешу тебя обрадовать — правда перед твоими глазами! Я, Ральф Рафарин, твой муж перед Богиней и людьми, не только жив, здоров, но и благополучен, в стране, ставшей мне вторым домом, — в Крей-Лималле. Как это случилось? Я расскажу тебе, моя маленькая женушка!

Война подходила к концу, и наши армии сошлись в долине Бабочек, почти у столицы — города Крей-Тон. Мы были уверены, что побеждаем, и шли в бой с надеждой и верой, однако асурх, да продлят боги годы его правления, вывел силы, которые прежде тщательно скрывал. Наше победоносное наступление превратилось в бойню. Я был ранен и думал, что умираю. Кровь заливала лицо, в наступившей тьме я слышал лишь крики погибающих да шелест крылышек насекомых, из-за которых долина получила свое имя. В это время года они слетались туда со всего материка, усеивали деревья и камни, покрывали землю пестрым ковром. Видела бы ты, моя Брунгильда, каким разноцветным облаком они взмыли в воздух над двумя грозными армиями, воины каждой из которых думали, будто боги устроили фейерверк в честь именно их победы! А затем я решил, что смерть наконец явила свой прекрасный лик: она пела рядом со мной волшебным голосом. Но, открыв глаза, я не увидел поля битвы, усеянного телами мертвых товарищей, а обнаружил себя в крестьянском доме, скрытом от побоища уютной долиной между холмов. Так я оказался членом рода Дамар, чей глава, почтенный Кафаль Дамар-Ти, ныне ушедший по звездному песку в неведомое, привез меня, израненного, домой и выходил. Ты могла бы подумать, что в Крей-Лималле существует рабство, но это не так! Здесь есть обычай — подбирать с поля боя раненых воинов противника и лечить их, тем проявляя милосердие и угождая богам. Чтобы постояльцы могли как-то отплатить хозяевам за постой и лечение, им предлагают несложную работу по их состоянию и способностям. Я всегда любил готовить — ты знаешь, и потому не счел зазорным встать к плите, хотя остальные и посмеивались, что, мол, это не мужское дело. Но когда я освоил рецепт их знаменитого пирога, который в нашей с тобой семье умели готовить лишь твой отец и мастер Пип, то увидел уважение в глазах главы рода.

Рана моя оказалась несмертельна, однако обширна и кровава. Видимо, поэтому товарищи сочли меня мертвым. Для возвращения на родину я был слишком слаб и не имел средств, а мое выздоровление шло медленно. Больше всего со мной возилась младшая дочь Дамар-Ти — Илина. Ей только исполнилось пятнадцать… Это ее пение я слышал, когда приходил в себя. Смешливый ребенок с волшебным голосом — она неожиданно поселилась в моем сердце, заставив забыть о Ласурии, возвращении домой… о тебе. Что ждало девушку, если бы я не появился в ее жизни? Младшие дочери местных семейств никогда не становятся хозяйками в доме отца, от них стремятся избавиться, как от лишних ртов, продавая в дома будущих женихов сначала в качестве прислуги, а затем, после исполнения определенных ритуалов и полной выплаты выкупа, — жены. Когда Дамар-Ти увидел нашу тягу друг к другу, он не был против, но предупредил: реши мы пожениться, нам придется уехать и искать собственные счастье и достаток. Я не колебался ни минуты — любовь к Илине пылала в моем сердце, я остался жив благодаря ей! Признавшись Кафалю в том, что был женат в Ласурии, я с ужасом ждал его ответа, однако старик посмеялся надо мной. „Глупы мужчины, отдающие жизнь одной женщине, — сказал он. — Когда-нибудь ты и сам поймешь это, Ральфи! И тогда боги не воспротивятся твоему желанию иметь вторую, третью, четвертую жену. Так что по нашей вере ты не грешишь, имея двух жен. Вот только перед богами и людьми моя Илина навсегда останется для тебя первой! Но… достоин ли ты нашей веры?“ Мудрый Дамар-Ти помог мне изучить священные тексты и пройти обряд посвящения. Больше я не поклоняюсь Пресветлой, Брунгильда, но нахожусь под защитой Крейского пантеона. Когда Илина разделила со мной ложе как моя жена, я ощутил довольство и покой, каких никогда не чувствовал в Вишенроге! Посовещавшись, мы отправились искать счастья в Крей-Тон…

С тех пор минуло больше пяти лет. У нас небольшая лавка со сладостями, дом, сад и двое мальчишек-сорванцов. Мы всего добились своими трудами. Умирая, Кафаль благословил нас, сказав, что не жалеет о своем решении выдать дочь замуж за чужеземца. Все желаемое нами сбылось! Но… Недавно снова открылась застарелая рана. Открылась — и не желает заживать, доставляя мне невыносимые мучения! Призванный знахарь, изучив природу болезни, пояснил, что рана здесь не при чем. „Так грызет совесть, Рафарин-Ти, — сказал он. — Вспомни, что плохого ты сделал в жизни“. Разговор заставил меня задуматься. И я понял — мысли о тебе не дают мне покоя! Я должен был стать тебе опорой, но судьба разлучила нас.