Яцек Пекара - Меч ангелов (ЛП)

Тогда крестьяне, наконец, увидели, что они не одни, и начали поворачиваться в нашу сторону. Их было много. Может, пятьдесят, а может, шестьдесят, в том числе по крайней мере двадцать мужиков в расцвете сил. У некоторых в руках были топоры, я также заметил, что в траве лежат несколько других топоров, а также вилы и палки. Я огляделся в тишине, толпа смотрела на нас со смесью любопытства и страха. Я не боялся, что на нас нападут, потому что только дурак кинется с топором или дубиной в руке на четверых вооружённых. Они должны были заметить кольчуги под нашими плащами, широкую кривую саблю Курноса, арбалеты близнецов и мой меч, качающийся у бока лошади. Тем не менее, я хорошо знал, что крыса, загнанная в угол, бросится даже на вооружённого человека. И не собирался доводить крестьян до такого отчаяния.

– Меня зовут Мордимер Маддердин, - произнёс я громко, но спокойно. – Я лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-Хезрона. Кто из вас, люди, здесь главный?

Толпа отшатнулась. Я заметил, что несколько баб резвым шагом двинулись в сторону брода, за которым виднелись крыши изб. Мужики сбились в кучку и о чём-то зашептались, поглядывая на нас исподлобья. Шапка человека, минуту назад отплясывавшего вокруг костра, приземлилась в огонь.

– Староста. Мэр. У вас должен быть кто-то подобный…. – подсказал я, когда тишина затянулась.

В конце концов, из толпы выступил худой высокий старик. У него были седые всклокоченные волосы, выбивающиеся из под шапки, и изрытое оспой лицо.

– Я староста, - сообщил он, глядя в сторону.

– Иди сюда. – Я поманил его пальцем. – Ну иди, иди, не бойся…

Он осторожно приблизился, но встал на значительном расстоянии от меня.

– Слушаю, господин, - буркнул он.

– Шапка, - произнёс я мягким тоном, и он удивлённо уставился на меня.

В конце концов, он понял, сорвал с головы шапку и скомкал её в руках. Я обвёл взглядом толпу, и остальные крестьяне тоже начали стягивать шапки.

– Это что? – Я указал пальцем на догорающие бревна.

Староста обернулся через плечо и долго разглядывал костёр, будто видел его в первый раз, и это зрелище приводило его в неописуемое удивление.

– Это? – глуповато переспросил он наконец.

– Ведьму сожгли! – выкрикнул кто-то из толпы, но я не успел заметить, кто.

– Это правда? – Я повернулся в сторону старосты.

– Ну, выходит, господин, что так оно и есть… – пробормотал тот.

– А расскажи-ка нам, друг мой Курнос, как наказывают тех, кто присваивает себе права суда инквизиции? – спросил я громким голосом.

Курнос выехал вперёд и откинул капюшон. Староста застыл с открытым ртом, несколько человек вскрикнули, несколько других побледнели. Ну что ж, Курнос и без того не отличался красотой, а проходящий через всё лицо широкий складчатый шрам тоже не добавлял ему привлекательности. Не скрою, мне нравилось впечатление, которое производила на людей его физиономия.

– За это полагается кастрация, сдирание кожи и сожжение на медленном огне, - очень громко возгласил Курнос.

– Детей наших хотела поубивать, ведьма проклятая! – заголосила какая-то баба, и сразу раздался целый хор голосов.

Староста, почувствовав поддержку крестьян, поднял на меня глаза.

– Святая правда! – Он стукнул кулаком в худую грудь. – Чтоб мне помереть на этом месте.

– Так оно сейчас и может статься, – засмеялся Курнос, и этот смех отнюдь не добавил ему красоты, потому что его шрам выглядел как толстый и длинный червь, ищущий выходиз- под кожи.

Староста отступил на два шага и согнулся в поклоне.

– Смилуйтесь, господин, –застонал он, глядя исподлобья ис морщив лицо в гримасе.

Однако я заметил, что он довольно быстро меня оглядел. Ну, если уж он стал старостой, то, наверное, не был полным идиотом. Но он даже в малейшей степени не понимал, в какие неприятности только что влип. Ибо, видите ли, любезные мои, Святой Официум, в обиходе называемый Инквизиториумом, является единственной и окончательной инстанцией в делах о колдовстве и ересях. И мы, инквизиторы, не любим тех, кто жжёт или пытает людей без нашего ведома, согласия и благословения. Это даже не происходит от чрезмерной доброты или милосердия (в конце концов, наш Господь, сходящий с Креста муки Своей, сказал Апостолам: „убивайте всех, Отец узнает своих”), но служит лишь для сохранения закона и порядка. Представьте, что было бы, если б жители каждого города, городка или села принялись выслеживать колдунов и еретиков, разжигать костры, устраивать допросы и облавы? Представьте себе смятение, беспорядок и бардак. Одним словом: хаос. А ведь мы хорошо знаем, кто является Отцом Хаоса, не так ли?

Так или иначе, говоря о делах мирских: кто бы работал тогда в полях, в стойлах или на мануфактурах? Кто платил бы налоги? Не говоря уже о том, что только мы - выпускники Академии Инквизиториума - обучены отделять зерна от плевел и ежедневно ковать остриё гнева Божьего в холодном огне справедливости. Именно мы владеем ключами к тайникам человеческих сердец, и эти ключи не хотим делить с кем-то ещё.

Потому и наказание за незаконное преследование ересей и колдовства было суровым, но, к моему сожалению, власти часто смотрели сквозь пальцы на энтузиазм крестьян или горожан, которые лучшим способом послужить Господу считали копчение на костре нескольких несчастных. Как правило, сварливых старушек, соседок, у которых всё слишком хорошо ладится, либо девиц, чьё красивое личико и успех у мужчин вызывали зависть менее привлекательных соперниц.

Справедливости ради надо сказать, что чернь иной раз оказывалась права, и кто-нибудь из соседей и в самом деле баловался с чёрной магией. Или, по крайней мере, так ему казалось, поскольку бормотание бессмысленных предложений, наивно принимаемых за заклинания, никому ещё не приносило вреда. За исключением самого бормочущего… Видите ли, любезные мои, для нашей Святой Церкви не существует разницы между грехом и желанием совершить грех. Если даже кто-то просто счёл себя колдуном и вознамерился вредить людям, в глазах Святого Официума он заслуживает костра. Но, безусловно, не той поспешно сложенной груды брёвен, с которой мы имели дело. Он заслуживал проведённого с искренней любовью, справедливого разбирательства, а затем достойной смерти. Полной боли, но и пламенного покаяния и искренней благодарности слугам Божьим, которые не жалели трудов, чтобы выпрямить извилистый путь его жизни. Поверьте мне, что немного существует зрелищ прекраснее кающегося грешника, который в пылу пламени громко возглашает имя Господне и исповедуется братьям в своей вине, что свидетельствует о вспыхнувшей огнём вере. Несчастной, что сгорела по воле собравшихся на поляне крестьян, не был дан шанс очистить сердце, душу и совесть. И это был грех, слишком тяжкий, чтобы его простить.