Ирина Якимова - Либитина (СИ)

— Эреус…

— Потом ты все поймешь. Так нужно.

— Эреус! — я задохнулась от ужаса. А муж меж тем непреклонно оттеснял меня к двери. Я вцепилась в его плечо:

— Пожалуйста! Я буду молчать! Я могу не дышать! Но я должна видеть исцеление!

— Нет! — коротко, грозно рыкнул он и теперь потащил к двери. Я уперлась руками в раму:

— Нет, нет!

— Это единственный выход, Ариста! — то ли крик, то ли рыдание. Меня или себя он уговаривает?! И тут я все поняла. Там, в комнате, с дочерью остались враги. И моего мужа уже не было, была беда, угроза, препятствие на пути к Антее. Я ухитрилась развернуться к этой холодной и каменно-твердой стене, вцепилась маленькими, но острыми коготками в вырезанное на ней надменно-равнодушное, чужое лицо.

— Пустите меня! Антея! Антея!

— Мама? — она повернула ко мне голову, во взгляде надежда мешалась со страхом. Но Гесси встал возле девушки, заслонив ее. В одной руке он держал пузырек с водой, в другой был кинжал. Я заорала и кинулась на стену, не пускающую к дочери, ударилась о каменные руки мужа выставленные вперед, и поняла, что падаю навзничь. Муж толкнул меня, вложив в удар всю силу. Я упала на спину, ударилась о пол затылком. «Диос, ко мне!» — загремел над миром, сжавшимся до размеров темного холодного коридора, голос лорда Гесси, позвавшего мужа его прозвищем в отряде, и наступила тишина бессознательности, тишина кошмарного сна.

Сначала вернулось зрение: надо мной, то приближаясь, то удаляясь, качался закопченый потолок. Потом звуки. Всхлипывания. Кто-то рыдал. Срывающийся хриплый незнакомый голос. Я пошевелила руками, села. На шее сзади было мокро, я потрогала затылок — он был в крови.

Оранжевый полуовал открытого входа в спальню дочери близко, в трех шагах. Рыдания доносились оттуда.

«Так мог бы рыдать мужчина. Кто-то вроде Эреуса».

Препятствия на пути к Антее больше не было, распахнутая дверь приглашала. Я поднялась, шатаясь, добрела до спальни и замерла, вцепившись в дверную раму.

Эреус рыдал, упав на колени у изголовья дочери. Антея неподвижно лежала в постели, ее больше не держали. На щеках слезинками рассыпались капли воды из источника Донума, совсем не оставив ожогов, как я и обещала. Удивленно приподнятые брови, испуганный взгляд, полуоткрытые губы — она испугалась, почувствовав внезапный укол серебряной иглы кинжала в сердце. К счастью, быстрый. Без боли, почти без крови. А теперь, должно быть, она уже очнулась там — так далеко от меня! — в другом, светлом мире, и воспоминание о нашем кошмарном тает, тает, как страшный сон…

Я издала какой-то звук, похожий на стон. И снова, и снова. Ничего не могла с собой поделать: теперь каждый выдох был стоном. Эреус, кажется, окончательно окаменел, замкнулся, я точно не помню… потому что сцену в спальне опять заслонил лорд Гесси. Он показывал мне какой-то кинжал, блестящий болезненно для глаз, как молния, как солнце. Кинжал был в крови дочери, без черных следов крови твари, и лорда Гесси это почему-то очень радовало:

— Мы бессильны исцелить тело, но можем освободить душу, леди Эмендо. Пусть вас утешит, что душа Антеи спасена. Она ушла в лучший мир, осталась человеком, а не тварью.

«Что он говорит? Это он мне говорит?» — я завизжала, неожиданно даже для себя. Выхватила кинжал и с мстительным удовольствием всадила его лорду-охотнику в грудь.

Гесси скончался на третий день после ранения, в ужасных мучениях. Эрвин принес мне эту весть на могилу дочери.

— Лорд Эмендо теперь будет главой охотников, — закончил Эрвин. — А я ухожу от них, леди Эмендо.

Я не повернулась к нему, не кивнула. Обратившись в коленопреклонную статую, я сидела у свежего холмика земли с полудня, а сейчас солнце уже садилось. Розовой искрящейся дорожкой скользил к горизонту скованный льдом и заметенный снегом Несс. Я не выполнила обещание, не привезла Антею к самому истоку северной реки — дороги дальше не было, но я поняла также: это и не важно. Вовсе никому не нужно.

— Я сожалею, — после долгого молчания тихо сказал Эрвин. — Всегда готов прийти вам на помощь, леди Эмендо. Ищите меня в Карде, если понадоблюсь.

Его слова катились гладкими одинаковыми бессмысленными камушками. Я поймала лишь один, хоть как-то тронувший, угловатый:

— Ты уверен, что охотники отпустят тебя, Эрвин? Боюсь, это клуб с пожизненным членством.

— Уйти от них можно единственным способом: встав на сторону тварей, обретя равную им силу, — он вздохнул, хотел сказать еще что-то угловатое и чуть царапающее мою оледеневшую душу, но не решился. Опять пустил горстку гладких, ничего не значащих камушков:

— Я сожалею, леди Эмендо. Я привел вам лошадь, уезжайте, когда захотите.

Опять пришлось чуть шевельнуть замерзшими губами:

— Спасибо за помощь.

Немногих оставшихся верными слуг, принявших участие в похоронах Антеи, я отпустила раньше, как и нанятого возницу. Они уехали в повозке, в которой сюда привезли гроб. Я сказала увести и мою лошадь, было жаль оставлять животное на холоде на долгие часы: я не собиралась покидать могилу дочери. Слуги послушались, но через пару часов тактично отправили ко мне Эрвина с новой лошадкой.

Эрвин ушел. Через несколько минут послышался удаляющийся стук копыт его лошади. Оставленная для меня пока стояла тихо, и я не стала подниматься с колен. Сейчас нужно было прочесть молитвы, которым учили родители, но святые слова не шли на язык. Воспоминание о распятиях, которые Гесси раскладывал на столике Антеи, мешало их произнести. Я закрыла глаза, начавшие слезиться от ветра, и неожиданно для себя тихонько пропела:

— Пройди по тонкому лучу, — голос, в последние три дня ставший воплощением моей боли, мой верный инструмент, вспомнил начало старинного стиха прежде разума и сердца. Так пальцы помнят, как сыграть песню или танец на лютне и флейте, даже когда бальный зал пуст, дом обветшал, а друзья, которых можно было бы порадовать мелодией, давно гниют в могилах. Но откуда я помню этот стих? Ах да, он из сказки о колодце Лесной Старухи. Заклинание, которым сестра исцелила побывавшего в темном мире брата. Когда Антея просила меня вспомнить его, я не сумела, а сейчас слова так и бегут с языка.

— Потом — по светлому мечу…

Зачем мне рассказали эту сказку? Зачем я рассказала ее дочке? Ведь нужно было рассказать совсем другую сказку нам обеим, страшную и правдивую. О проклятиях, которые нельзя исцелить никакими заклинаниями. О беспомощности любви, иллюзорности надежды, слепоте и жестокости веры. О равнодушии родных, о лжи учителей, о предательстве любимых. -

Картинка ритуала в спальне дочки опять встала перед глазами. Вернее, она была перед ними последние три дня. Она отпечаталась на внутренней стороне век, она бледным, но постоянным фоном накладывалась на реальность, некоторые мысли и случайные слова лишь делали ее безжалостно яркой. Я затрясла головой, как припадочная, но отогнать видение окровавленного кинжала и неподвижного тела на постели не смогла. Осталось сжать зубы и при себя повторять слова старинного заклинания, хоть как-то держащие на поверхности зыбкого, затянутого призрачным маревом болота реальности. Эти фразы были узелками на нити, отмечающими вехи пройденного многими, а теперь легшего передо мной пути.