Ирина Якимова - Либитина (СИ)

— Умойся звездным дождем…

Один раз мы с Антеей видели звездопад. Дочери тогда было восемь лет. Я специально разбудила ее глубокой ночью, чтобы показать удивительное зрелище. «Небо ожило!» — закричала она спросонья. Но так и не проснулась совсем, потому что наутро призналась: «мне сегодня приснилось, будто мы катались на звездах. Смешно, правда, мама?»

«Мама?» — и ее лицо на постели, повернутое ко мне… И я протягивала к ней руки через три черных дня и три залитых сиянием безумия ночи, через границу между миром живых и миром мертвых, и верила, что дотянусь, коснусь. Пустите! Антея! Антея! Не верится, что там, под черным холмиком земли — все, что осталось от нее в этом мире. Она была юной и красивой. Упрямой и капризной, скрытной и молчаливой, так не похожей на мать, готовую принести весь мир ей в жертву, и так похожей на отца, положившего ее на алтарь для жертвоприношения. Она была талантливой и чуткой к красоте мира. Безжалостная и ранимая, умная и доверчивая, послушная бунтарка… — Но к чему все эти слова? Хватит и четырех, тех, что написаны на валуне, отмечающем изголовье могилы: «Она была моим ребенком». Кусочек моей плоти, эхо моих мыслей, легкокрылая птица моих мечтаний… — она была моим ребенком.

— Оденься грозным огнем…

«А в Карде в семейном склепе Эмендо сегодня похоронили большую восковую куклу…» — «Что за мешанина мыслей? Действительно, достойно сумасшедшей!» — Похоронами Антеи ведал муж, меня он всем представлял помешавшейся и держал взаперти. Но я сумела через Эрвина связаться с Нарро и убедить помочь нескольких старых слуг. В день похорон моя темница была отперта. Нарро подновил лицо кукле, которую в меня швырнула Антея, ее обрядили в платье дочери. Куклу я оставила Эреусу: пусть просит у нее прощения, пусть целует ее в гладкий холодный лоб, пусть хоронит ее в семейном склепе. А я с настоящей Антеей поехала к истоку Несса.

— Там, на мосту, над рекой, текущей вспять..

Если б пустить время вспять! Выхватить у Гесси кинжал до ритуала, и из-под льда пробьется один тонкий ручей, отпустить Антею до прихода Эреуса, и ручей пробьет во льду основательную дыру, вместо танца с Митто, вместо разглядывания последствий трапезы тварей схватить дочь в охапку, в экипаж и домой, домой, домой… — и лед вокруг ручья пойдет трещинами. Река времени сбросит сковывающий панцирь и вся потечет за ручьем, пробивая новое русло, унося нас в счастливую жизнь…

Из белого неба повалил снег. Он ложился на черное пятно земли, скрывая место последнего упокоения Антеи Эмендо. Ветер вил узоры по льду по-прежнему плененного зимой Несса. Нет, не пойдет лед трещинами, не потечет река вспять, в безумный мир сгоревшей надежды, могила дочери затеряется в бескрайнем снежном поле…

Невдалеке заржала лошадь, испугавшаяся, что хозяйка решила заморозить ее заживо заодно с собой. Жалобный зов разбудил во мне инстинктивный отклик. Я с трудом разогнула окаменевшие, нечувствительные от холода ноги, поднялась. Добрела до лошади, укрытой теплой попоной, погладила по шее:

— Сейчас поедем.

Снег валил все сильнее. Я обернулась на реку и могилу на берегу, пока их еще можно было разглядеть в белой мути, и за мельтешением снежных хлопьев вдруг привиделся весенний Несс. Остатки ледяного панциря сталкивались и таяли в его черно-синих волнах. Еще сонная, река пробовала свою силу, напоенную смирением многомесячного заточения в темнице зимы. Разлившиеся воды питали окрестные поля, чтобы на них зазеленела новая славящая солнце жизнь. А река катилась: сначала медленно, а потом все быстрее, увереннее, единственным возможным, предначертанным и правильным путем — в будущее.

Я вздрогнула, вдруг найдя среди дум эту, о будущем. За три черных дня я успела забыть, что будущее по-прежнему существует. Исчезла та, с кем я прежде связывала это слово в своей жизни, но будущее осталось. Ему, конечно, безразлично, буду я в нем или нет, но я… пожалуй, я все еще хотела в нем быть.

«Обязательно вернусь сюда весной, когда начнется ледоход», — подумала я, и последний узелок заклинания — веха пути, проскользил в пальцах:

— Я буду тебя ждать…

Я возвратилась в Карду к вечеру. Дневное бдение на продуваемом всеми ветрами поле не прошло даром: меня колотил озноб, начинался жар. Несчастное тело, обидевшееся за такое обращение с ним в последние три дня, взбунтовалось. И как бы ни хотелось мне чувствовать себя бесплотной тенью, жестоко утверждало, что еще живое, и ему нужно горячее питье, теплая постель и крепкий сон. Пришлось искать ночлег.

Увы, Эрвина я дома не застала. А жар меж тем усиливался, руки ослабели и едва удерживали поводья. Горячая кровь, проросшая семенами лихорадки, бурлила в голове, как в большом тяжелом котле, почти непосильном для слабых плеч. Я склонилась к шее лошади и уже впадала в забытье, когда животное вдруг встало у знакомых ворот. Дом Эмендо.

Я тяжело повернула голову. Вот дом, куда мне никогда бы не хотелось возвращаться! Дом родителей Эреуса, ушедших друг за другом вскоре после нашей свадьбы. Здесь родились и умерли моя любовь и моя дочь.

Сейчас свет не горел ни в одном окне, была пуста и лампадка у главных дверей. Похоже, в доме никого не было.

«Куда теперь? В Донум? Или прочь из страны? Так или иначе, нужно забрать кое-какие бумаги и драгоценности. Да и отдохнуть не помешает, не то в Донум приедет лишь мой труп. Но — Боже, только не этот дом!»

Пока я металась в сомнениях, лошадь приняла решение. Ветер приотворил створку незапертых ворот, и животное решительно сунуло туда морду, плечи, и скоро зацокало по подъездной дорожке к темным конюшням. Да, она права: сначала следует поблагодарить, устроив в тепле и сытости, того, кто вывез меня из ледяного мира зимней реки, а уж потом решать, куда податься самой.

Простая работа конюшего удалась мне плохо, но на время вытащила из пропасти черных дум. А выходя из конюшни я неожиданно столкнулась… с Эреусом!

Я невольно отступила на шаг. Руки сжались в кулаки. Соблазнительно блестел в желтом свете свечи в руке мужа кинжал у его пояса. Выхватить и вонзить, в него, в себя — не знаю. Что-нибудь, чтобы убить боль!

Муж будто прочитал эти мысли. Его ладонь накрыла ножны, пряча от моих глаз блеск серебра рукояти.

— На похоронах шептались, что в гробу кукла, — мрачно сообщил он. — Где ты похоронила Антею? Я должен знать, Ариста, -

Выговорить «моя леди» он, наверное, больше не мог, также как и я — «мой лорд». Исчезли вечные шоры этикета, осталась близость, только не друзей — врагов, пронзивших друг друга кинжалами, хрипящих в агонии, но так и не выпускающих рукоятей. Эреус за эти три дня постарел и будто вырос — огромная грузная фигура. От его рубашки несло кровью, от рук железом, изо рта — травяной наркотической настойкой. Давно немытые волосы свисали сальными сосульками. Глаза почти скрылись под набрякшими веками, но я разглядела, что они такие же, как в день убийства Антеи — сумасшедше светлые, с черными точками зрачков.