Андрей Ренсков - Дети Барса. Туман над башнями (СИ)

— А сам-то ты как думаешь? На кого я похож?

Старик довольно щерился во все оставшиеся три зуба. Гвидо вспомнилось, что у пустынников цвет зубов определяет статус: обеспеченный человек следит за тем, чтобы они всегда оставались белыми. Для этого жуют какие-то корни и натирают дёсны особым порошком. Странно: вроде бы голытьба, никогда не выбиравшаяся из своего развалившегося фундука, а зубы безупречны. У молодого, разумеется.

— Гильдия? — пискнул он, набравшись духа. Тут Теодор расхохотался уже в голос. Глядя, как на мгновение друг стал прежним, его смех поддержал и Гвидо.

— Давай, режь верблюдов, — приказал принц, снимая со щеки набежавшую слезинку. — Мои люди зверски голодны. Гильдия — нет, ну ты слышал?

Через несколько часов солнце опустилось до самых гор и стало быстро темнеть. Неподалёку от ворот вырос разбитый по всем правилам лагерь, в котором расположилась основная часть отряда. Напившиеся, довольные кони бодро хрустели ячменём, над костром истекала плавящимся жиром выпотрошенная туша, и запах жареного мяса доносился до самого обиталища богов, которым принесли щедрые жертвы: кости и требуху.

Нашлось и вино, прокисшее, зато пахнущее пряными травами. Его оказалось неожиданно много, и разговоры стали громче, а несколько пьяных голосов затянули песню. Теодор слушал её, полулёжа на накрытой плащом циновке. Морщины на его лбу разгладились, и впервые за несколько дней принц казался расслабленным. Однако он опять молчал, а блюдо с дымящимися рёбрами, стоявшее у локтя, оставалось нетронутым. Кубок, впрочем, был осушен уже дважды, но Гвидо не мог уверенно сказать: к добру ли это.

— Я обожрался, Тео, — заявил он, хлопая себя по животу. Чёрная женщина застыла поодаль с деревянным подносом в руках. Подчиняясь ленивому кивку, она собрала посуду и чуть не бегом убежала. — А ты, смотрю, не голоден?

— Нет, — коротко ответил Тео.

— Что, так и будешь лежать и пить вино?

— Что здесь плохого? — пожал он плечами. — Если ты так печёшься о моём здоровье, позови хозяина: пусть принесут что-нибудь получше верблюжатины.

— Чего, например?

— Не знаю. Сыра, если есть. Только не овечьего.

— Откуда здесь взяться овечьему? — сказал Гвидо, поднимаясь на ноги. — Всё здесь сделано либо из глины и дерьма, либо из верблюдов.

Навес был зажат между двумя скалами. Гвидо задержался: отсюда, с высоты, открывался неплохой вид на ущелье, погружавшееся в сумрак. Едва заметная дорога взбиралась на барханы, ползла вдоль впадин и обрывалась, исчезая в сплошном сером. Вроде бы там, у горизонта, заметалось странное облачко пыли. Гвидо поморгал. Нет, не разглядеть: слишком темно.

Под крышей было душно и тесно. Продвигаясь вперёд на ощупь, Гвидо натыкался на столбы, на свисающие с низкого потолка пучки сушёных трав. Очаг, горевший посередине помещения, давал очень мало света, зато дыма было вдоволь. Над очагом свисали куски мяса, пробитые железными крючьями: здесь коптилась впрок недоеденная верблюжатина.

У стола, согнулась одна из маленьких чёрных женщин. Она ловко орудовала кривым ножом, отделяя мясо от костей.

— Эй! — сказал Гвидо, почему-то шёпотом. — Хозяин где?

— Он мне не хозяин, — ответила женщина, бросая нож на стол и вытирая мокрые руки прямо о свой чёрный наряд.

— Знаешь общий язык? — Гвидо был весьма удивлён. — А кто же он тебе?

— Он называет меня женой, но я обычная наложница. — Несмотря на невысокий рост, женщина обладала низким грудным голосом, весьма приятным на слух. Её произношение оказалось гораздо лучше, чем у Шаммы.

— Откуда ты? — Гвидо подошёл ближе. — Из Нисибиса?

— Из Города. — Чёрная ткань по пустынному обычаю укрывала всё лицо, кроме горящих глаз. — Горцы украли меня два года назад. Когда узнали, что я бесплодна, продали сюда.

— И как тебе здесь живётся?

— А ты как думаешь? — Женщина пожала плечами. — Поверни направо, потом налево. Там он. Отца укладывает, чтоб их обоих демоны сожрали.

Молодого хозяина удалось отыскать в самом дальнем углу фундука, рядом с ложем отца. Старик, накрытый одеялом, что-то бормотал своим беззубым ртом, пуская слюни.

— Пойдём. — Гвидо положил руку на плечо пустынника, и тот вздрогнул.

— Куда?

— Господину не понравилась верблюжатина, и он требует чего-нибудь другого. Сыр есть?

— Если господину не понравилась верблюжатина, ему тем более не понравится и сыр. Он жёсткий и сильно пахнет. У меня есть травы, которые отобьют у мяса неприятный привкус.

— Сказано — подать сыр, значит подавай. Наш господин — большой привереда. Как знать: может, ему как раз придётся по нраву то, от чего другие плюются.

Шамма неохотно подчинился.

— Эй, — приказал он странной женщине на общем языке. — Нарежь сыра, того, что помоложе. Найди Зию, и скажи, чтоб отнесла под навес, господину.

— И вина, — вспомнил Гвидо. — У господина хандра, а в кувшине всего на три кубка. Это ему на час, не больше.

Не отрываясь от работы, женщина что-то прошипела через плечо. Видно, её слова пришлись Шамме не по душе, и он, бросив на Гвидо тревожный взгляд, стал шипеть и щёлкать в ответ, злобно брызгая слюной.

— Полегче… Говори на общем языке, чтобы я понимал. Что она сказала?

— Я сказала, что сама обслужу господина.

— Ну? И что здесь такого?

— Господин плохо знает наши обычаи, — сказал присмиревший Шамма. Его взгляд оставался полон злобы, и не сулил женщине ничего хорошего. — Моей молодой жене нельзя обслуживать чужих мужчин.

— Если ты опять пришлёшь ему ту старуху, господин может расстроиться, — сообщил Гвидо. — Может, аппетит покинул его как раз из-за того, что пришлось лицезреть её увядшие прелести? Не хочешь привлекать внимание к молодой жене, пошли мальчишку. Где-то здесь бегал, шустрый такой…

— Не понимаю, — затряс головой Шамма. — Не понимаю…

— Да чего тут понимать? — сказал в сердцах Гвидо. — Парнишка, который сидел у ворот. Потом тёрся под ногами, а сейчас его что-то не видать…

— Не понимаю, — повторил Шамма, втянув голову в плечи и опасливо косясь на гвардейца. Гвидо вдруг захотелось намотать его ворот на кулак, и встряхнуть так, чтобы зубы лязгнули.

— У тебя пять минут, — сообщил он. — Ищи парнишку, или подавай сам, мне всё равно. Если господину не понравится сыр, ручаюсь, он сорвёт зло на том, кто подал ему это дерьмо. Такой уж у нас господин суровый — никуда не денешься. А вот молодая женщина может, и смягчит его гнев. В любом случае шевелись, сын и внук верблюда: тебе заплатили вдесятеро!

Когда Гвидо выбрался на улицу, там было уже темно. Закат длился меньше часа: так всегда бывает в пустыне. Вместе с солнцем за горы провалилась и жара. Теодора под навесом не оказалось, но искать его долго не пришлось. Он стоял там же, где и несколько минут назад Гвидо. Скрестив руки на груди, принц наблюдал за ущельем, которое покрыла тьма.