Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

– Об этом сестры мне не писали.

– Ваша матушка не желает вас волновать.

И зря! Если что и может загнать его в Штарквинд, так это желание схватить за глотку предполагаемых похитителей, но мама управится и сама. Агата с Деборой могут надувать губы сколько угодно, из своих комнат им без охраны не выбраться.

– Спасибо, Ади, я все понял. Вы уже где-то остановились?

– Нет.

– Рекомендую «Шестую улитку», это хорошая гостиница с отличной кухней. Мои люди вас проводят.

– Когда я смогу вас потревожить?

– Завтра после полудня. Я вернусь с проверки караулов и сразу же вас приму. Покойной ночи.

Кому покойной, а кому и нет. Когда герцогиня могла спасти Олафа, настоящего, того, который встал бы сейчас с ней рядом, она предпочла бросить адмирала в костер, на котором варилась корона для дядюшки Иоганна. Метхенберг и Ротфогель не простят Фридриху казни своего любимца? Значит, нужна казнь. Метхенберг и Ротфогель утопили посланцев Марге прямо в гавани, но дальше дело пока не идет? Значит, нужен адмирал цур зее, который поведет их под эйнрехтские мушкеты ради все той же короны для все того же прибрюшистого болвана. Спасибо хоть, что у Бруно есть другой план, пусть и пакостный. Фельдмаршал не желает видеть на троне наследника Штарквиндов, и ему там в самом деле не место…

Мягкий толчок и знакомая колющая боль в бедрах возвестили о появлении Гудрун. Судьба кесарии кошку не занимала, в отличие от возможности удачно устроиться на коленях одумавшегося и оставшегося дома хозяина.

– Отцепись, – велел Руппи, подкрепляя слово делом. Ссаженная Гудрун встопорщилась и стала отряхиваться, забавно хлопая ушами. И ведь маленькие же уши, а шуму, как от легавой…

Если бы внезапно вошел Ли, могло стать весело, но брат наслаждался обществом гаунау. Ничего, тем занятней будет потом менять можжевеловую на зегинское.

– Вас что-то смешит? – напомнила о себе Урфрида. Делиться пришедшей в голову глупостью Эмиль не собирался, пришлось соврать.

– Я подумал о пользе от гаунау. Если б Хайнрих не уволок Ли, в этой комнате сейчас торчал бы он, а за дверью – свора адъютантов.

– Хорошо, – медленно произнесла дочка Рудольфа, кутаясь в шаль, поскольку больше ей кутаться было не во что. – Хорошо, что вы напомнили. У нас, вернее, у вас, насколько я успела вас узнать, есть с полчаса для более или менее спокойного разговора.

– Пожалуй, – согласился маршал и потянулся за вином. – Я весь внимание. «Кровь»?

– Да, – согласилась желавшая «спокойного разговора» женщина. – Мы вряд ли скоро увидимся…

– …если увидимся вообще, – продолжил фразу Савиньяк. – Вернее, мы вряд ли скоро увидимся после того, как вы присоединитесь к его высокопреосвященству. У нас остаются полторы или две ночи. Ваше вино.

– Благодарю. – Принимать бокалы она умела. – Я согласна на ваше уточнение, хотя оно почти бессмысленно. И я благодарна за то, что вы не испугались моего титула, как прочие мужчины. Вашей будущей супруге можно позавидовать.

– Как и вашему будущему супругу, – выразил вежливую уверенность Эмиль. – Вы прекрасны, я ваш должник.

– Не вы, я. Вы дали мне возможность чувствовать себя желанной, и вы готовы меня отпустить. Признаться, я боялась… Нет, не так, в нашу третью ночь у меня мелькнула мысль, что я… разрушаю счастье пока неведомой мне женщины. Тогда я испугалась.

О том, что он тоже испугался – только что, – Савиньяк умолчал, хотя молчать следовало раньше. Вернее, как раз не молчать, а ограничиться беседой, предельно вежливой и единственной.

– Моя откровенность вам неприятна?

– Нет, просто я опять вспомнил брата. Что поделать, мы близнецы, к тому же это его комната.

– Ваш брат вас бы не понял?

– Да все бы он понял! Просто… Будь на моем месте Лионель, вам бы и в голову не пришло опасаться за чужое счастье. Мне жаль, что вы…

– Что я забиваю свою милую головку подобной ерундой? Кажется, так говорят мужчины?

– В пьесах. – Зачем, ну зачем ей эти откровения?! Все шло более или менее хорошо, и на тебе! – Еще вина?

– Да. Если вы не боитесь…

– Я?

– Мужчины не ждут от нас честности, – женщина вздрогнула, позабытая шаль не замедлила сползти с белого плеча. Красивое зрелище, особенно в тиши. – Тем не менее я была честна с маркграфом и честна с вами. Я помню, что сама просила вас о… встречах наедине, и клянусь, что никто никогда о них не узнает. Считайте меня сном и поверьте, ваше счастье с госпожой Скварца в полной безопасности. Даже если вы в приступе искренности признаетесь невесте, матери, братьям, я буду все отрицать, и я докажу, что вы либо бредите, либо встретили закатную тварь.

– Что тоже бывает лишь в бреду. – Такой момент упускать не стоит, мало ли… – В свою очередь клянусь, сударыня, что забуду этот… сон, хоть он и был дивным.

– Вы решили последовать моему примеру?

– Да, Урфрида. Клянусь молчать о вас, кто бы меня ни спрашивал, хотя спрашивать некому. Акона занята Рокэ и Хайнрихом, ей было не до нас, да и Ли очень кстати отправился в Гаунау и дальше. Если вы уверены в своей камеристке, то беспокоиться не о чем.

– О, я уверена, иначе сумела бы ее отослать. Надеюсь, вы не огорчены?

– Огорчен, и сильно. Вашей шалью. Вы просили полчаса спокойного разговора, спокойного не получилось. Час в бою идет за два, сударыня, а полчаса – за четверть.

– Вам не нравится моя шаль?

– Когда она на вас. В любом другом месте я готов ей восхищаться.

– Что ж, уберите этот кусок ткани туда, где он не станет вас раздражать.

Послезавтра все закончится, а сегодня – это сегодня. Ночь, вино, свечи, готовая все забыть женщина… Неплохой сон, даже хороший, всяко лучше горящих коней и цветов. Она никому не скажет, но жить-то ей потом надо, именно жить!

– Урфрида, я должен просить вас об одной вещи. Не выходите больше замуж без любви, это неправильно.

Соваться куда бы то ни было, не разнюхав, что к чему, Юхан терпеть не мог. Вот и подгадал ко времени, когда господин Руперт гоняет своих красавцев, а папаша Симон, покончив с утренними делишками, садится завтракать. В первый свой приезд Добряк промахнулся, сегодня обошлось без накладок. Палач в аккуратной стеганой куртке смаковал какие-то пирожки, и Добряк без лишних слов выставил на стол немалую бутыль ноймарской тинты, до которой столь охочи почтенные мастера. Собственно, с тинты Юхан когда-то и начинал: забирал в условном месте на фрошерском берегу припрятанные бочонки и волок в Щербатую Габи, это потом дошло до чего подороже.

– Прихватил в Аконе по случаю, – объяснил шкипер, глядя, как Киппе обтирает бутыль пестрым полотенцем. – Хороша, лучше нашей.

– Ясное дело, – папаша Симон отложил полотенце и принялся неторопливо соскабливать сургуч, – у нас солнца меньше, потому ягода в кислятину уходит, зато с нашей можжевеловой фрошерскому безобразию не сравниться.