Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

– Баронесса, позвольте помочь и вам, – Монсеньор монсеньоров протягивает руки. – Вы совершаете невозможное, так пусть вам приснится немыслимое и Сакаци.

– Ничтожная счастлива. – Путь окончен, надо позволить снять себя с лошади, надо прощаться со всеми и с первородным Ли.

– Покойной ночи, сударыни.

– Спокойной ночи, Монсеньор.

– Зачем нам сегодня покой?

– Зачем он вообще?..

Все так быстро и так легко, она рядом с подругой, дверь открыта, надо идти. Если сразу взбежать наверх, можно увидеть уходящую вверх по улице кавалькаду. Регент и Проэмперадор поедут шагом, ведь это ночь и город.

– Сэль… Мне нужно подняться.

Она успела увидеть и зажечь свечу тоже успела, хотя Монсеньор монсеньоров мог избрать другую дорогу. Нельзя желать больше возможного, жадность глупа и порочна, а первородный Ли не принадлежит даже себе, и он просил лишь треть ночей. Завтра его ждут важные разговоры с королем Гаунау, и завтра же приедут достославный Бонифаций и тот, кого зовут Луцианом. Они будут думать, как спасти всех, разве недостойная может держать на них зло?

Мэллит сбросила меховые сапожки, которые прежде всегда оставляла внизу, переоделась в домашнее и расчесала волосы. Сэль не приходила, ведь у нее тоже была дорога сквозь ночь. Любовь, когда она счастлива, пересчитывает жемчуга слов и шерлы прикосновений в одиночестве – так говорит Кубьерта, и это истинно, как сама жизнь. Гоганни разобрала постель и вынула из ушей серьги-иммортели. Может быть, ей удастся уснуть? Может быть, она вновь увидит зубчатую стену леса и золотую небесную ленту над ней, а проснувшись, вспомнит сказанное любимым. «В этом окне иногда горит звезда …» Звезда, бывшая свечой и ставшая сердцем. И другая, запутавшаяся в ветвях, алая и далекая… Оторвать от нее взгляд было трудно, но гоганни заставила себя сдвинуть занавески. Оставалось отнести вниз обувь, и Мэллит отнесла, а потом решила пройти на кухню выпить воды. Сегодня садовая дверь первородному не потребуется, но можно ее открыть и немного посмотреть в сад, думая о том, кто придет после отъезда важных и достойных.

В кухне было темно, лишь на полу лежало лунное пятно и слышалось кошачье урчанье. Мэллит удивилась, обычно Маршал проводил ночь либо в походах, либо в комнате Сэль.

– Почему ты здесь? – спросила кота гоганни, и ответом ей стал вздох. – Сэль! Что с тобой?

– Ничего, – ответила подруга из дальнего угла, где был вход в погреб. Мэллит зажгла свет, еще ничего не понимая, но уже беспокоясь. Сэль сидела на сундуке с ценной, но бесполезной утварью, по лицу подруги текли слезы, и она их не вытирала. Не зная, что делать, гоганни села рядом, желая обнять и опасаясь сделать неприятно. Они молчали и слушали Маршала, который, то выпуская когти, то втягивая, топтал платье подруги.

– Я могу его унести, – сказала гоганни, чтобы что-то сказать. – И заварить травы тоже могу.

– Не нужно, – Сэль погладила кота и спустила его на пол. – Со мной все в порядке, меня никто не обижал. Я так рада, что у тебя все хорошо.

– Но тебе плохо.

– Нет, что ты… Иногда плачется совсем не от беды, не обращай внимания.

Желание убить порой становится неодолимым, но убивать было почти некого, все, кто изгадил Валентину жизнь, так или иначе убрались в Закат, и достать их там было нельзя. Оставалось сидеть, слушать и время от времени задавать пустые вопросы. Чтобы помочь хотя бы с рассказом.

– То есть, – вклинился в очередную паузу Арно, – ты все понял, когда мы с Кроунером нашли сапоги?

– Да, – согласился, катая несчастное яблоко, Валентин, – у меня как повязку с глаз сорвало. Васспард чист, а я всего лишь уловил исходящую от родной крови угрозу. Ирэна, та искала причину в себе и не представляла, что может быть счастлива, однако бедой была Габриэла, которую привезли в Альт-Вельдер и… Поверь, это страшней Багерлее. Я не мог вернуть сестру в этот ужас, и не только ее, но и графа Ариго, и своих будущих племянников. И я не мог выпустить Питера из виду, он уже был опасен. Трудно объяснить…

– Чего тут объяснять, тебе мало двух покойников? Мне хватило.

– Убивают по-разному, я до сих пор сравниваю свои ощущения. Габриэла ненавидела и хотела отомстить. Питер сперва просто устранял досадную помеху, возненавидел он только вчера. Причем «предателя» Клауса – даже сильней, чем меня. Бедняга не спал всю ночь, не понимая, что происходит, вернее, не умея это объяснить. Питер тоже не спал, сочиняя свое письмо.

– Да не собирался он топиться!

– Разумеется, нет. – Придд оставил яблоко в покое и поднял голову. – Утонуть предстояло мне. Где кляча?

– Сдохла! Стала пегой и сдохла… Навеки!

– Если так, очень жаль. План Питера при всей своей вычурности был простым, причем по-детски. Я чувствую воду, Питер тоже чувствовал, но подумать, что он не один такой… Для этого он был слишком ребенком, к тому же Клаус в том, что касается подобных способностей, явно слабей нас обоих, возможно, из-за отсутствия опыта и желания. Я по-настоящему ощутил воду, когда потребовалось перейти Хербсте, а лед уже тронулся. Как и когда это случилось с Питером, уже не узнать. Ты помнишь, как он двигался?

– Вдоль самой кромки. – Черная вода, белый лед, кругленькая фигурка… Жуть! – Наверное, думал, что его плохо слышно.

– Нет, он думал, как заставить меня выйти на лед в нужном месте. Я тяжелее и, по мнению Питера, должен был провалиться, хотя, вполне возможно, он бы при необходимости меня подтолкнул.

– Погоди… – Вот же ж! – Выходит, этот… Твой брат хотел, чтобы ты принялся отговаривать его от самоубийства и утонул?

– Именно так, но гальтарские драматурги думали о красоте повествования, а не о его достоверности. Я пришел не один, и я остался на берегу, хотя мог бы подойти почти вплотную, меня бы лед выдержал. Сейчас я в этом не сомневаюсь.

– Ну и зачем так долго объяснять? Питер собрался тебя утопить, ты это понял и не стал его вытаскивать. Вся беда в том, что ему было одиннадцать, будь он ровесником хотя бы Эстебана, ты бы так не переживал.

– Я не переживаю. Вернее, переживаю за нашу с тобой дружбу и за Клауса.

– За него я тоже. Беднягу надо побыстрей отсюда уволочь, а от меня ты не отделаешься. Все глупости про вас, господин Зараза, я уже навыдумывал, больше не выйдет.

– Да, такое придумать у тебя бы не вышло. И не у тебя тоже.

– Как интересно! – Когда-нибудь оно кончится! И эта ночь, и этот разговор, а сейчас сиди и слушай, больше ты все равно ничего не можешь… – Ты все интригуешь и интригуешь, может, расскажешь, наконец, что ты в самом деле сделал? То, что было перед тем, как ты турнул меня к дамам, я помню.

– Да, ты пошел к дамам… – А ведь он медлит, слова, что ли, подбирает? Это Валентин-то?! – Клаус рвался поговорить с Питером, но я его удержал, становилось холодно. Видимо, убийца начал мерзнуть и понял, что у него ничего не выйдет. Он мог вернуться на берег, но это означало, что он становится лжецом. И в этом тоже был виноват я.