Александр Бушков - Майор и волшебница

— Кажется, обошлось…

— Да что такое? — пожал я плечами, тоже доставая сигареты.

Линда выглядела смущенной, но и крайне серьезной.

— Понимаешь… — сказала она так, словно колебалась, продолжать или нет. — Когда мне было лет шестнадцать, бабушка однажды спросила, не погадать ли мне на будущее. Я взяла и согласилась. Она несколько раз раскидывала гадальные кости — на то и на это, всякое-разное… (Судя по описанию Линды, это была сугубо здешняя штука — у нас я с такими никогда не сталкивался.) Между прочим, насчет тебя она предсказала совершенно точно. — Линда посмотрела лукаво. — «Главным мужчиной в твоей жизни будет военный, офицер, только не вполне мне понятный, словно даже и не немец…» — Она опустила глаза. — Наверное, я к тебе еще потому и пришла сама в первый же вечер, что эти ее слова вспомнила…

— А что, подходит, — сказал я. — Наверняка никогда не видела советской военной формы…

— Откуда? Она и в немецкой разбиралась плохо…

— Ну а лягушка-то тут при чем?

Линда посерьезнела:

— А потом она сказала: «А главной опасностью в твоей жизни станет лягушка. Три раза бросаю кости, и всякий раз выходит то же самое. Не могу сказать, в чем тут дело, но главной опасностью в твоей жизни станет лягушка». Я сама не понимаю, в чем тут секрет, но лягушек с тех пор стараюсь обходить десятой дорогой — у бабушки никогда не было ни ошибок, ни промашек…

— Ни черта не понимаю, — сказал я, чуть поразмыслив. — Бабушка твоя, сдается мне, была старушка серьезная, — и не удержался от улыбки. — Особенно хочется верить, что я все же и есть главный мужчина в твоей жизни. Но вот лягушка… С какой такой стати она станет главной опасностью в твоей жизни? Читал я в каком-то журнале: где-то в Южной Америке водятся лягушки, которые выделяют ядовитую слизь. Местные индейцы ею смазывают наконечники стрел, а потом убивают и животных на охоте, и врагов на войне. Но в Европе-то ничего подобного нет! Даже если где-то в зоопарке тебе такая попадется, не сошла же ты с ума, чтобы ее вытащить из террариума и старательно обли— зать…

— Я сама ничего не понимаю, Теодор. Но бабушка бросала кости три раза, и каждый раз выпадала лягушка. Хорошо еще, они мне в жизни почти и не попадались…

— Да уж, ребус, — сказал я. — Вообще-то в прорицателей я вполне верю — я же тебе рассказывал парочку случаев. Только вот иногда прорицания получаются настолько темными, что их не понимают и сами прорицатели…

— Я знаю, — сказала Линда. — И обхожу лягушек десятой дорогой — мало ли что…

— Да ну их, — сказал я, обнимая ее за плечи. — Мало их, раз в сто лет на дороге и попадаются… Пошли?

И мы пошли дальше. Прошло не так уж много времени, и Линда совершенно успокоилась, повеселела — лягушки нам больше не попадались (впрочем, как и озера с болотами). Зато в зеленой траве стали все чаще попадаться первые здешние весенние цветы, похожие на наши подснежники, но не в точности. Как они называются, я не знал. Линда, как оказалось, тоже — самые плохие оценки в школе, призналась она, у нее были по ботанике и зоологии (у меня, впрочем, тоже, хорошо, что на экзаменах в военное училище этих предметов и близко не было). Линда собрала букетик, а один цветок, самый большой, воткнула мне в левый карман гимнастерки, чему я, конечно, препятствовать не стал. Сказал ей:

— Завидую…

— Чему?

— А вот всему этому, — сказал я, показывая вокруг. — Трава, цветочки… Там, откуда я родом, в это время, в апреле, еще случается, снег по колено лежит…

— Ах, вот как! — воскликнула Линда, притворно хмурясь. — Значит, это туда ты меня собираешься увезти? В края, где в апреле лежит снег по колено?

— Ну, во-первых, не каждый же год, — сказал я. — Какая зима выпадет. А во-вторых, я сам из этих мест уехал подростком и с той поры жил исключительно в городах, а они у нас есть и немаленькие. А вот лето у нас часто очень даже жаркое. И весной по лесам столько цветов… Ты таких в жизни не видела.

— Ага. И ты, конечно, собирал букеты девушкам?

— Да нет, — сказал я чистую правду. — Когда я вошел в надлежащий возраст, уже не жил там, где росли лесные цветы, покупать букеты приходилось… Линда, — я заглянул ей в лицо, — так ты поехала бы?

— Не знаю, — тихо сказала она, опустив глаза. — Честное слово, не знаю, Теодор, я еще не вполне привыкла к тому, что происходит, иногда еще боюсь, что проснусь, а ничего этого нет — тебя, мундира русской гвардии, всего остального…

— Все это есть, — сказал я. — И будет. Война, конечно, еще не кончилась, но тебе-то она ничем не грозит, только мне…

— Не смей так говорить! — Линда вскинула на меня сердитые глаза, и в них вновь мерцали золотистые искорки. — И даже думать так не смей! — и продолжила гораздо спокойнее: — Ты доживешь до конца войны, тебя не убьют и даже не ранят. Я не стараюсь тебя приободрить, Теодор, и говорю чистую правду. Я так вижу. Значит, так и будет.

Я крепко обнял ее, так, чтобы чувствовала: это не сон и я — есть. Не целовал, просто стоял, крепко обняв Линду, прижав к себе, чувствовал, как бьется ее сердце. И был невероятно счастлив — оттого, что она есть, оттого, что ночью мы вновь будем любить друг друга до одурения и полной опустошенности, оттого, что ей следует верить, и я доживу до конца войны, даже не раненый. И в голове вертелся один-единственный вопрос, самый важный сейчас: неужели это и в самом деле моя будущая жена? И мать моих детей?

Линда вдруг резко высвободилась из моих объятий, встала, напряженная, как струна, глядя в сторону передовой, ее лицо стало сосредоточенным, чуточку бледным, а золотистые искорки в больших серых глазах мерцали ярче. Не знаю, сколько времени это продолжалось. Потом она словно бы расслабилась, золотистые искорки потускнели, лицо приобрело обычный здоровый цвет…

— Что, Линда? — спросил я почему-то шепотом.

Она улыбнулась ничуть не принужденно:

— Мне было очень хорошо, и я расслабилась, почти не смотрела… К нам идут люди, они уже менее чем в километре. Идут со стороны передовой, десять человек, цепочкой…

— Кто? — спросил я уже громче.

— Они не похожи на врагов. От них нет угрозы. Скорее уж они рады и веселы, что возвращаются к своим. Но это только девятерых касается, с десятым сложнее. Угрозы от него не исходит, но пышет такой ненавистью, злобой… — Она зябко перевернулась. — Они идут быстро, скоро будут здесь…

Девять веселых и один пышущий злобой — это вполне укладывалось в некую прекрасно знакомую схему. И все же… Береженого бог бережет — на войне этому правилу нужно следовать особенно ревностно. Ходит же в Сибири с незапамятных времен поговорка: самый опасный зверь в тайге — это человек…

Без труда высмотрев подходящую толстую ель, способную полностью укрыть Линду от самых внимательных взглядов с той стороны, я взял Линду за плечи и легонько подтолкнул туда. Она поняла, укрылась за стволом, но глянула на меня чуточку недовольно, словно я делал какую-то ошибку.