Сергей Малицкий - Тени Богов. Избавление [СИ]

— Зверья будет много и еще больше, — бормотал у нее за спиной Скур, который все еще держался за живот, но, похоже, уже устал удивляться, что сумел разглядеть собственные потроха и остался при этом жив. — Нет людей, приходят звери. Долины никогда не пустеют. Нужно год или два, и все наладится.

— А что будет, когда люди вернутся? — спросила его Гледа.

— Известно что, — поморщился Скур, потому как смеяться ему было нельзя. — Шкуры, мясо. Что еще? Рога на стену. Все лучше чем на голову.

Шутки колдуна Гледа не поняла и оглянулась на Унга и Ашмана, которые после ранения как-то сблизились друг с другом и даже умудрялись как будто переговариваться на смеси храмового и берканских языков. Нет, они все еще не оправились от ран, хотя и чувствовали себя лучше, чем Скур, но уж по крайней мере Унг избавился от доспехов энса и заменил их на простенькие сыромятные, выданные Шолдом. Старенький меч настоятель тоже не стал забирать у парня. Махнул рукой и сказал, что не то время.

— То есть? — не поняла Гледа. — А когда настанет то время?

— Ты почувствуешь… — ответил тогда настоятель и, помолчав добавил. — Иногда камни начинают петь.

— Я не поняла, — призналась Гледа.

— Иногда камни начинают петь, — продолжил Шолд. — Деревья — кричать. Небо — смотреть. Ветер — обжигать. Вода — сушить. Пламя — одаривать прохладой. Вот тогда настанет то время.

— Страшное время? — спросила Гледа.

— Время — как дорога, — пожал плечами Шолд. — Она не может быть страшной. Страшным может быть то, что ты встретишь на этой дороге.

— Время не дорога, — не согласилась Гледа. — По дороге можно вернуться.

Сказала и сразу вспомнила отца, мать и многих, многих, многих. Что было бы, если бы они с отцом не вышли из дома тем весенним утром? Может быть, остались бы живы? Мать и отец, во всяком случае. Ведь остались же живы почти все жители Альбиуса?

— Дорога тоже не всегда позволяет вернуться, — заметил Шолд. — А по сути не позволяет никогда. Знаешь почему?

— Почему? — спросила Гледа.

— Потому что это уже будет другая дорога, — объяснил Шолд. — Ты можешь разворачиваться каждый день и проходить один тот же участок тропы, но лишь когда поймешь, что всякий раз ступаешь в неизведанное, станешь…

Он замолчал.

— Станешь? — переспросила Гледа. — Кем я стану?

— Эти проклятые притчи все время выскальзывают из головы, — поморщился Шолд. — Короче, поумнеешь. Принц Яр хочет тебя видеть.

— Зачем? — спросила Гледа.

— Думаю, ты произвела на него впечатление, — предположил Шолд.

— Тем, что я срубила больше всех этих… порождений жатвы? — спросила Гледа.

— Возможно, что и поэтому тоже, — сказал Шолд. — Но я бы посоветовал тебе посмотреть в зеркало, прежде чем принц тебя примет. Это важно. Тогда тебе многое станет ясным.

— У меня нет зеркала, — сказала Гледа.

— Его сейчас принесут, — ответил Шолд. — Я уже распорядился.

— Что я там увижу? — спросила Гледа.

— То, что увидишь, — ответил Шолд. — Главное то, что ты успеешь понять. Ты готова разговаривать с принцем?

— Куда я должна пойти? — спросила Гледа. — И чего мне стоит опасаться?

— Идти никуда не нужно, — успокоил ее Шолд. — Он придет в эту келью сам. Через полчаса после того, как ты увидишь себя в зеркале. И опасаться тебе стоит только саму себя. Хотя бы потому, что принц человек чести.

— Я, выходит, нет? — позволила себе усмехнуться Гледа.

— Иногда честь подобна стальной клетке, которая сдерживает рвущегося наружу зверя, — объяснил Шолд. — Пусть даже этот образ и не очень подходит к принцу. Уж поверь мне, я его знаю много лет. Возможно, подобное представление годно и для девушки, но вряд ли это твой случай. Твоя честь — это то, что принадлежит только тебе. Но когда я говорю, что тебе следует опасаться самой себя, то имею в виду совсем другое. Только лишь твое нутро, которое может заявить о собственных желаниях.

— Вы сейчас о… — она положила руку на живот.

— Нет, — покачал он головой. — Этого я разглядеть не могу. И не хотел бы даже говорить об этом. Это как спорить об изготовлении смертоносного клинка с тем, кто способен их выковать сотню. Я говорю о том, что в твоем сердце.

— Мое сердце свободно, — сказала Гледа.

— Не лги себе, — сказал Шолд, прежде чем оставить ее. — Оно заполнено болью.

Зеркало принесли через пять минут. Оно было тяжелым, шестеро монахов, пыхтя, затащили его в келью и поставили у стены, после чего поспешили удалиться, даже едва не устроили давку в дверях, как будто Гледа могла ужалить или еще как-то уязвить каждого из них. Кажется, двое из этих монахов были в числе тех четверых, что наблюдали за схваткой. Неужели она способна кого-то напугать?

Зеркало было бронзовым, высотой в рост человека, с искусно вычеканенной рамой. Гледа подошла к нему, прикоснулась к его мутной поверхности, затем вытащила платок и протерла отражающую плоскость. Поразительно, но так ясно она не видела себя даже в идеальном зеркале дома Стахета Вичти. Гледа оглянулась на узкое окно кельи, которое выходило на пропасть, куда монахи всего лишь пару часов назад закончили сбрасывать трупы, скопившиеся на монастырской площади, и решительно потянула завязи платья. Нет, она не хотела полюбоваться сама собой. Она хотела понять. Понять, почему девчонка, которую она видит в этом зеркале, кажется ей незнакомой.

Она сбросила с себя платье, не думая о том, что дверь в ее келью не заперта. Разулась, сняла исподнее и замерла напротив зеркала. В одно мгновение забыла, что под босыми ступнями холодный камень. Едва не задохнулась от восхищения. В зеркале была и она, и не она.

Подростковая угловатость, которая нравилась ей в себе самой, куда-то делась. Линии ее тела стали чуть плавнее и как будто совершеннее. Но в них не было и толики припухлости, на которые Гледа насмотрелась, порой ее мама подсказывала что-то молодым мамашам Альбиуса, был у нее такой опыт, хотя лекаркой она себя не считала. Нет, Гледа — вся целиком — была словно только что созревший плод. С идеальной, чуть смугловатой без единого изъяна кожей. С плотными, но не выделяющимися мышцами. Со все еще короткой, но готовой обратиться в густую волну длинных и тяжелых черных волос, шевелюрой. И все это не было следствием беременности, хотя чуть побаливала грудь и слегка тянуло низ живота. Она изменилась по чужой воле. По воле, которая наделила ее силой, быстротой, ловкостью и выносливостью. И, пожалуй, красотой.

Гледа приблизилась к зеркалу и всмотрелась в свое лицо. Одно мгновение ей казалось, что и лицо оставалось прежним, во всяком случае, она продолжала узнавать себя, но почти сразу Гледа поняла, что это не так. Ее нос стал чуть тоньше и чуть прямее. Лоб и скулы очистились от отметин юности. Острый подбородок чуть закруглился и в то же время скулы перестали излишне назойливо напоминать о себе. Глаза стали чуть больше. Брови потемнели и сузились. Ресницы удлинились. Губы стали чуть полнее, но ровно настолько, чтобы о припухлости не могло идти даже и речи. От того, что ее сверстники называли красотой, она сама — смазливостью, а отец — разными словами от непротивной до милой — не осталось и следа. Из зеркала на Гледу смотрел человек, который мог свести своей внешностью с ума. И сама Гледа — сейчас, в эту секунду — это понимала.