Екатерина Мекачима - За тридевять земель [litres]

Купцы покинули тронный зал в крайне плохом расположении духа, ведь они вняли словам Мухомы Зайца – друга Веслава, который, полагали торговцы, имеет влияние на царя. Дабы весть не дошла до Богдавлада, который предпочитал торговые дела передавать своим доверенным, а не решать их лично, Мухома Заяц откланялся Веславу и догнал купцов. Заяц сообщил торговцам, что принимает их предложение и лично выкупает шелка. Купцы были рады такому исходу, а для того, чтобы Богдавлад не ведал, что выкупил шелка не Веслав, Мухома Заяц заплатил цену немногим выше. Торговцев сие устроило, как и Мухому: Заяц знал, что в том же Половце он продаст купленное раза в три дороже и то – будет дёшево. А князь Изяслав хоть и стар уже, а шелка дорогие любит.

Вечером того же дня Мухома Заяц встретился с Кудеяром и поведал наместнику о том, что великий князь Восточных островов доволен тем, что Корона приобрела шелка.

– С Веславом я сам поговорю, – ответил Заяц на немой вопрос Кудеяра. – Скажу ему, что Изяславу продам. Ведь Богдавлад верхнюю плату с купцов не брал.

Кудеяр сокрушённо покачал головой.

– Не думаешь ли ты, что Веслав будет не рад твоей самовольности? – спросил наместник. Поступок Мухомы Зайца виделся Кудеяру верным, но…

– Я же лучше другу сделал, – махнул рукой Заяц. – Он поймёт, я уверен. Веслав хоть и хороший человек, ничего не смыслит в торговле и власти, уж прости меня, Кудеяр, – покачал головой Мухома, видя, как нахмурился наместник. – Ему надобно укреплять отношения с князьями перед Великим Собором… Эх, Веслав хоть и царствует почти шесть лет, а в душе – как был рыбаком, так рыбаком и остался.

– Идём со мной? – мягко спросил Вель, протягивая руку. Свежий ветер развевал его чёрные волосы. По высокому небу плыли пушистые облака; ноги утопали в сочной траве, что искрилась в ярком полуденном свете.

– Ну же, – повторил юноша, – уже лето.

Мирослава не спешила протягивать ладонь в ответ.

– Холодно, как зимой студёной, – тихо ответила она.

– Это потому что ты не спела Песнь, – разочарованно ответил Вель и опустил руку. Он грустно смотрел на Мирославу: – Ты забыла меня.

– Значит, такова воля Богов, – ответила Мирослава, но Вель отрицательно покачал головой.

– Ты и сестру забыла, и родных, – проговорил он печально.

– Почему? – непонимающе спросила Мирослава.

– Потому что ты пошла за Серебряной Песнью. Ты ушла из мира. – Вель нахмурился. – Теперь тебе придётся следовать Судьбе.

– Судьбе? – тихо переспросила Мирослава и почувствовала, как сжалось сердце.

– Пока не встретишь того, кто тоже слышит Песнь, – тихо ответил Вель и, внимательно посмотрев Мирославе в глаза, добавил: – Тогда вернуться сможешь. – Вель развернулся и пошёл в поле, что простиралось до самого горизонта.

Мирослава смотрела ему вслед, как он идёт среди безбрежного моря травы, пока его фигура не превратилась в свет. И от этого света повеяло такой тоской, что налетел студёный ветер. Мирослава оглянулась: солнце скрылось за облаками, и внук Стрибога летал над бесконечным полем, качая тёмную траву. Трава шелестела, и в шелесте этом слышалась древняя как мир мелодия. Едва различимая, но такая прекрасная, что щемило сердце и хотелось плакать. Песнь складывалась в искусный до боли знакомый сияющий серебром узор. Мирослава старалась вспомнить, откуда она знает оплётшее мир кружево… Будто бы всегда знала. Будто бы не раз его уже вида́ла… Внезапное озарение вспыхнуло: в ажурных всполохах сокрыта сила Света, что пронизывала всё бытие, Сила, что, подобно живой воде, струилась по ветвям Мирового Древа, наполняя жизнью бесчисленные миры его кроны; Сила, именем которой сварогины и называли свой мир… И эта Сила была повсюду, и Она была подвластна каждому.

Мирослава заворожённо смотрела на искрящееся кружево Света – оно заполняло собой весь мир, оно и было миром. От увиденного захватывало дух. Серебряный узор был живым: он дышал, светился, переливался, мерцал… и затихал. Будто тёмное неясное нечто рушило прекрасную Песнь Света: сплеталось с ней, разрывало её, овевало холодом и смертной тоской. А там, где серебряных узоров не осталось, можно было видеть чёрные скалы, поднимавшиеся выше облаков. Вокруг скал бушевал океан, наполняя воздух неистовым рокотом стихии; ветер, холодный и колючий, нещадно рвал облака.

За скалами, далеко на Севере, где воды океана сковало дыхание Неяви, стоял Мёртвый Город, покрытый вечным льдом. Небо над Городом было чёрным, как ночь, а сам Град был белым, как траур. В том городе был Колодец, который вёл в Царствие Мора. Ледяной ветер Неяви дул из его чёрной зияющей дыры. Ветер набирал силу, пронзал Свет холодом и тоской, разрушая его прекрасный узор. Ветер опалил колючим дыханием, овеял смертельной печалью, пронзил сердце ледяным ножом…

Мирослава с криком открыла глаза: келью заливал яркий утренний свет. Солнечный, золотой. Тёплое солнце играло на цветах, что росли на подоконнике, на белой печной стене, на скрынях подле неё. В красном углу подле Великобожия горел Сварожич. За окном пели птицы.

Мирослава села на постели, стараясь развеять тяжёлый сон, как вдруг… Перед взором ярко предстала праздничная ночь Весны-Красны, что была почти три месяца назад. Мирослава вспомнила Веля: как танцевала с ним, прыгала через костёр и целовалась. Вспомнила и Песнь, что вела её сквозь ночь к рассвету, дабы показать видение и мертвеца на троне. Страшное видение, которое забывать было никак нельзя, но именно благодаря страху от этого видения Мирослава всё и забыла. Забыла до сегодняшнего сна. Нынче вновь привиделась Мёртвая Страна! Теперь ясными стали слова старца Никодима о том, что из-за холода она, Мирослава, не хотела идти на праздник, и что холод, возможно, открыл ей Песнь. И холод этот был холодом Мёртвых Земель…

– Отец Сварог! – прошептала Мирослава, обхватив руками голову. – Я вспомнила! О, Боги!

Мирослава быстро встала с постели и переоделась в траурное платье послушницы: она твёрдо решила остаться в Свагоборе, и на прошлой седмице отправила в Лесную деревню бересту зачарованным голубем.

– Надо рассказать всё Матери Вере! – говорила сама себе Мирослава, повязывая венчик волхвы. – И старцу Никодиму, пока он в Еловую не вернулся! Сначала старцу Никодиму!

Мирослава быстро умылась в кадке, поклонилась Богам и покинула келью.

Мирослава бежала в гостевой терем, что располагался у дальней ограды Свагобора, со всех ног. Она даже не заметила окликнувших её послушниц: образы из сна становились чётче и насыщеннее, а оттого – более пугающими. Когда Мирослава прибежала в общие палаты гостевого терема (в котором останавливались чаще всего волхвы-паломники из других Свагоборов), который окружала собственная стена, отделяющая его от территории Сестринского Свагобора, послушница была уверена в том, что сон сном не был.