Гаянэ Степанян - Книга аэда [litres]

Впервые за последние пять лет Эльма ушла спать, отпустив все тревоги, почти счастливая.

Войдя к себе, Лисантэ зажгла все светильники: люстру, торшер, бра над кроватью. Бросив сумочку на кресло и оставив бокал с игристым на журнальном столике, она включила компьютер, выбрала песню и поставила ее на повтор. Изящно двигаясь в ритм по комнате и делая танцевальные па, Лисантэ начала раздеваться. Яркий шейный платок, потом строгая блузка, узкая юбка, не по сезону тонкие колготки… Танец не прекращался ни на мгновение, и снятые вещи оказывались там, куда их бросала небрежная рука. Оставшись в нижнем белье, Лисантэ развернулась к креслу. На мгновение ей почудилось, что там сидит ее муж. Компьютер при нем не работал, но Агнеда и без аккомпанемента любил смотреть на этот вечерний ритуал раздевания в танце, предваряющий ночное рисование. Правда, когда он смотрел, до рисования у нее обычно не доходило…

Печально улыбнувшись воспоминаниям, она расстегнула оливковый ажурный бюстгальтер и коротким резким движением в такт музыкальному крещендо перекинула его через плечо, развернувшись спиной к креслу. Вслед за бюстгальтером полетели кружевные трусики. Лисантэ, продолжая танцевать, вынула из большого стола лист картона и положила его на широкую столешницу.

Не переставая двигаться, то отходя от стола, то приближаясь к нему в танце, она простым карандашом набросала контуры. Потом в ход пошли пастельные карандаши, и набросок начал наполняться цветом и жизнью.

Окончив рисунок и окинув его удовлетворенным взглядом, она перевернула лист и написала: «Мои дорогие дети, мои Лис и Агни! Берегите себя, держитесь друг друга и остерегайтесь снов: некоторые из них лживы. Простите меня, если сможете, но я не знаю иного выхода. Я всегда буду с вами, потому что в Кэлидарре, одной из возможных вселенных, никто не уходит бесследно. Ваша любящая мама».

Затем Лисантэ достала из сумочки двадцать упаковок армидола и, устроившись в кресле, начала вынимать и складывать таблетки рядом с бокалом на журнальный столик. Потом вытащила из прически деревянную спицу для волос, украшенную осколками перламутровых раковин. Тяжелые пряди огнем заструились по нагому телу, прикрывая грудь и спину. Она взяла со столика бокал. Игристое уже выдохлось. Лисантэ принялась бросать в него таблетки, одну за другой, тщательно размешивая их спицей.

Когда все таблетки растворились, Лисантэ встала, подошла к компьютеру и сменила песню на более плавную и тягучую. Держа бокал, она начала неспешный танец, похожий на вальс. Сделала первый глоток. Потоки дхарм змеились вокруг, холодили запястья рук и щиколотки ног, петлей обвивали горло.

Стены комнаты как будто расступились, а ткань Кэлидарры, одной из возможных вселенных, истончилась настолько, что сквозь нее стали видны необъятные альгирдовые пространства Запределья. На горизонте ядовито-зеленой дали появилась рогатая фигура в колеснице, несомой множеством птиц. Она стремительно и неумолимо росла, и на светлый ламинат комнаты упала тень.

Лисантэ торжествующе рассмеялась.

– Ты опоздал, Отбрасывающий тени в ночи! Колесница твоя вернется к твоим чертогам без меня!

Впервые за пять лет она чувствовала себя свободной, впервые леденящий ужас ночи не коснулся ни души, ни разума. Течение дхарм уносило ее прочь.

– Я безоружна и нага, Князь Тишины! – выкрикнула она из последних сил, превозмогая сон и тьму. – У тебя есть власть над дхармами и материей, но нет власти над волей, выбором и смертью! Я принадлежу не тебе, лишь Кэлидарре, одной из возможных вселенных!

Тонкие пальцы разжались, но Лисантэ уже не услышала звон бьющегося стекла.

– Двести. Она растворила двести таблеток армидола в бокале игристого. Если бы она их проглотила, не растворяя, был бы шанс ее спасти. – Эльма рассказывала эту историю в каждую годовщину самоубийства сестры, 23-го дня саоррана.

В столовой их родового дома расселось все многочисленное рыжеволосое семейство Тариэнов. Они собирались несколько раз в год на важные семейные даты.

– Лисантэ была моей любимой кузиной, да и не только моей, – грустно сказала Хельдина Тариэн, поправляя на переносице очки в толстой оправе. – До сих пор не могу понять, как ей в голову пришло убивать себя?!

– Уверен, что в этом замешана Каллеата! – категорично заявил Клентро Тариэн, дядя Лисантэ и Эльмы. – Кстати, Эльма, а с ней не прояснилось? Ее так и не нашли?

– Нет, – вздохнула Эльма. – Никаких новостей уже четырнадцать лет. В психологическом центре, где она работала, о ней никто ничего не знал, кроме господина Вардера. Он нам ее и порекомендовал после того, как Лис отказалась с ним работать. А господин Вардер скоропостижно скончался от инфаркта за два дня до самоубийства сестры. В Ульмионском гуманитарном университете, который Каллеата якобы окончила, так и не нашли никаких документов, с ней связанных.

– Но расследовать-то продолжают? – строго поинтересовался Клентро. – Не каждый ведь день стратеги самоубийством кончают!

– Это та самая плохая новость, которую я и обещала сегодня сообщить. Дело решили закрыть за давностью.

– То есть как?! А вдруг Каллеата оказалась более сильным стратегом, которая в своих целях довела нашу Лис до самоубийства? – возмутилась Хельдина.

– Я была вне себя, когда узнала, но что я могла сделать? – тускло ответила Эльма. – Прошло четырнадцать лет, о Каллеате ни слуху ни духу, и ни одной зацепки, где ее искать. А дело висит. Решили его закрыть, так как улик, подтверждающих, что самоубийство было кем-то спровоцировано, не обнаружили. Как мне сказал дознаватель неделю назад, мало ли что там в голове у человека, тем более у стратега.

– Мы, наверное, пойдем, – впервые за все обсуждение событий роковой ночи вмешалась в разговор Лисантэ. Близнецы терпели семейный поминальный ритуал ради тетки. Если бы у них был выбор, они бы предпочли проводить этот день только с ней.

Агнеда и Лисантэ поднялись в комнату матери. Комната стала домашним музеем – Эльма сохранила обстановку, которая была в ту роковую саорранскую ночь четырнадцать лет назад, только разбросанную одежду сестры и осколки убрала.

Близнецы подошли к рабочему столу, на котором под стеклом лежал последний рисунок матери. Эльма уверяла, что на нем воробей Чиу-Чиу, отважный путешественник по Шести мирам. Но и Агнеда, и Лисантэ сильно сомневались в ее правоте: так не схожа была нарисованная на первом плане птица с персонажем детской сказки. Воробьиные перышки взъерошены, крылья растопырены, темный клюв полураскрыт. Казалось, он сейчас сорвется и взлетит. Но вместо глаз у него были ярко-зеленые камни, и он не отбрасывал тени.