Гаянэ Степанян - Книга аэда [litres]

На втором рисунке цветной пастелью на фоне арок то ли моста, то ли акведука, среди нездешних деревьев, играющих в солнечный мяч, в профиль и в полный рост была нарисована молодая женщина с длинными темными волосами. С неба же на нее взирало лицо, в котором Сафирет с удивлением узнала себя – только волосы оказались коротко острижены.

Отложив рисунки, она взяла последний листок – и похолодела. На нем ярко-зеленой ручкой была начертана руна, та самая, которую она нашла в паспорте Риемо и которую унес воробей. Сафирет не могла ее вспомнить – слишком сложен был стиль, слишком много черт. Но и не узнать ее она не могла.

На единственную долю мгновения ей показалось, что ткань привычного бытия расползается, как ветошь, что ее жизнь с Риемо – это мираж, скрывающий вселенскую стужу, беззвездную чернильно-черную тоску от забытой, но безвозвратной потери, и смертоносную опасность. По спине прошла ледяная дрожь. Перед глазами мелькнули языки ярко-синего пламени, облизывающие форму, в которой застывали зеленые изгибы неведомой руны.

Сафирет глубоко вдохнула, потом выдохнула, прогоняя абсурдные мысли и видения. Она любит, любима и счастлива! Еще не хватало уверовать, что с помощью шарлатанских рун Шести и двух чудаковатых подростков можно предвидеть будущее. Нашла из-за чего паниковать. Про руну думать вообще не хотелось, и разум услужливо перестал ее замечать.

Сафирет сложила письмо и рисунки обратно в конверт и направилась в комнату. В шкафу она нашла папку, в которой хранила студенческие конспекты лекций, сунула письмо между ними и спрятала папку обратно.

«Прости, Лис, твое письмо я не только Ри не покажу, я и сама постараюсь о нем забыть. Я любила вас с Агнедой, я искренне горюю о вашей судьбе – но предпочла бы, чтоб ты ничего этого мне не слала».

Выйдя на улицу, Сафирет подставила лицо ласковому летнему солнцу. Вот она, реальность! Лето, солнце, Ри, «Легда Саорра»! А о нескольких тетрадных листках, спрятанных в этом доме, – забыть. И никогда не вспоминать.

– Господин Силлагорон, как оказалось возможно, что Вальдерас, росший в сарисских казармах, так легко освоил придворную жизнь?

– Я бы не утверждал, что в Сариссе Вальдерас познал только казарменные порядки. Он стал почти членом семьи Кханков и учился тем же наукам, что и Рагдар, а это образование, достойное ульмийского вельможи.

– Это значит, что они изучали основные тексты той эпохи: Священный Гальдар и Кодекс ульмийского воина?

– Кодекс ульмийского воина в гораздо большей мере, чем Священный Гальдар: Рагдар был мечник, и его образование было воинским, а не жреческим. А в некоторых местах оба эти древнейших текста входят в противоречие друг с другом. Кстати, одна из задач царя – принимать решения в таких случаях.

– Получается, Вальдерас, обучавшийся с Рагдаром, получил образование, достойное вельможи, но не воспринял жреческих идей царской жертвы?

– Вы совершенно правы. Идея царской жертвы и служения Шести – это основа царского воспитания, возложенная на первых халитов. Они подготавливали будущих владык к ритуалам жертв и личных утрат, чтоб цари были не просто осведомлены о них, но и безусловно принимали как неминуемую, обязательную и даже почетную участь, отличающую царя от прочих смертных. Вальдерас стал первым царем, который не только не получил традиционного воспитания, но и в близком окружении которого не оказалось человека с религиозным мировоззрением: Рагдар, Нартор, даже Бальвир, хоть и был сыном первого халита Сариссы, – все они получили воспитание воинское, то есть светское.

– Выходит, равновесие между светским и религиозным воззрениями в царствование Вальдераса нарушилось?

– Именно! Кодекс ульмийского воина взял вверх – и это повлекло за собой крушение культа Шести и становление новой власти – власти аэдов.

Война между Карагартом и Ульмом стихла. Вальдерас и Ассанта были поглощены внутренними делами царств и не спешили направить армии на вражеские рубежи.

После тризны по Нардху ульмийцы отпраздновали коронацию Вальдераса, который не пожалел золота на выпивку и еду. Подданные выпили и съели столько, что не успели протрезветь и проголодаться к торжествам по случаю восемнадцатилетия своего царя. Но громкий стук чарок, сходившихся в тостах за щедрость и здравие внука великого Нардха, не заглушал ядовитого шепота о том, что нынешний правитель гневит Атальпас.

Золота казны не хватало, чтоб залить глотки всех недоброжелателей арсом. Царские убийцы заткнули самых языкастых, но пересуды не умолкли. Вальдерас искал способы укрепить власть.

Когда отшумели торжества по случаю восемнадцатилетия, царь призвал первого халита, Джарса из древнего рода Мерханнов. Вальдерас сказал:

– Первый халит, пришло время напомнить нашему царству о том, что власть царя едина с волей Атальпас.

– Чего желает мой царь? – спросил Джарс.

– Я хочу жениться на твоей дочери, Шаэнне.

– Достойна ли моя дочь такой чести? Наш род древен, но не царской крови.

– Мне надо, чтобы халиты говорили о том, что Атальпас благосклонны ко мне и моему правлению. И если бы первый халит истолковал историю моего рождения не как проклятие, а как волю Атальпас…

– Родства с первым халитом недостаточно, государь. Тебе должно являть собой образец служения демиургам, жертвовать на храмы и непримиримо бороться с лазутчиками Запределья.

– И тогда я смогу рассчитывать на полную поддержку храмов, не так ли?

– Поддерживать тебя – большая честь для всех служителей Атальпас, мой царь, – почтительно склонился Джарс.

Свадьба пришлась на урожайный год и свидетельствовала о благосклонном отношении Атальпас и к Ульму, и к Вальдерасу.

Через месяц после того, как Ульм отпраздновал девятнадцатилетие своего правителя, Шаэнна, первая жена царя, родила дочь.

Взмах меча, стремительный уход от воображаемого ответного удара, ложная атака в голову манекена – и молниеносное падение клинка на незащищенное бедро врага… Вальдерас мог часами любоваться тренировками Рагдара. Сегодня же царю, как никогда, хотелось остаться на тренировочной площадке: за ее пределами ждали мучительные вопросы, требовавшие трудных ответов.

– Рагдар, – наконец окликнул он.

Тот остановился и снял повязку с глаз.

– Зовешь смотреть на младенца? – с надеждой улыбнулся он.