Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

– Прости.

Я его почти не слышала. А в следующую минуту не слышала вообще ничего. Вракилайт произнес слово. И песня Госпожи откликнулась высокой чистой нотой, набирающей силу. Все громче и громче. Пока не превратилась в истошный крик, громкий, болезненный и жутко близкий.

Надо мной возник ореол света – огромный фиолетовый сияющий цветок, распустившийся, как живое существо. Он распахнулся, словно око, и на миг мне показалось, что я смотрю прямо ей в лицо, а она с жалостью смотрит в ответ.

А затем я ощутила, как свет меня тянет.

Сначала пресеклось дыхание. Свет вытягивал воздух изо рта, из горла и легких. Следом он забрал энергию, лишая воли двигаться, сопротивляться. Затем скользнул глубже. Невидимая рука забралась мне под кожу, обшаривая органы, пока не нашла то, что искала. Так глубоко, что я не понимала, где именно, схватила призрачными пальцами то, чему я не знала названия.

Пока оно не вытащило.

Это не была боль. Раньше мне было больно, и эту боль можно было измерить. У нее есть начало и конец. То, что случилось со мной, повергло мое тело в агонию… навечно. Как будто так было всегда и будет всегда. Словно я никогда не избавлюсь от нее.

И я кричала.

Даже без дыхания голос рвался из горла. Слезы текли по щекам, кожа дрожала и дергалась под ними. Хотелось бежать, хотелось пошевелиться. Хотелось просто лечь и умереть. Все что угодно, лишь бы это прекратить. Но я ничего не могла. У меня не было сил ни на что, кроме единственного слова:

– ДЖИНДУ!

Но он не откликнулся.

Не ответил мне.

Моя плоть разорвалась с яркими брызгами крови. Щека треснула, и разрыв прошел через глаз. Грудь раскрылась от ключиц до живота дырой. Свет рвал мою кожу на части. Кровь уплыла вверх, лениво паря в воздухе дрожащими каплями.

А затем пришел свет.

Изнутри меня вырвалось бледное эфемерное фиолетовое свечение. Не как кровь, а как дым, вырвавшийся из раны. Сквозь разорванную кожу, сорванное дыхание оно просто струилось из меня. Сияние покинуло меня, свое надоедливое пристанище, и устремилось вверх, мимо капель крови, пока не исчезло в ореоле света.

А я осталась лежать на разбитом камне. Осталась истекать кровью из множества порезов. Осталась рыдать… но меня никто не слушал. И я уже знала, что без этого света…

Я никогда больше не взлечу.

– Свершилось, – произнес Враки.

Его глаза были устремлены на ореол надо мной, кружащийся, извивающийся и живой.

– Она приняла наш дар. Теперь, – он глубоко вздохнул, – посмотрим, согласится ли она…

Он не закончил.

Не пришлось.

Она согласилась.

Пронзительная нота песни вернулась. Ореол света дрожал и дергался. Он издал живой стон.

– Тревожно, – прошептал Тальфонанак.

– Что за дерьмо? – прорычал Крешфаран. – Какого хера она творит?

– Враки? – позвал Джинду. – Что происходит?

Вракилайт не ответил. Не мог. Он не знал. Он просто смотрел на ореол, приоткрыв рот, и ждал ответа.

И Госпожа Негоциант его дала.

Он стремительно вылетел из светового круга, упал без церемоний и изящества, с грохотом приземлившись на пол. Вокруг него скопилась сукровица, огромная масса плоти и тени. Он дрожал, как новорожденный, протягивал трясущиеся руки, чтобы упереться в пол и подняться.

Человек? Может быть. Он стоял на двух ногах. У него было две руки. Одна голова, два глаза и рот. Но было в нем что-то… неправильное. Конечности слишком длинные, слишком высокий рост. Глаза слишком большие, видевшие слишком много – то, чего мы не хотели, то, о чем мы даже не подозревали. Его пасть с сотнями рядов зубов была слишком широко распахнута.

– О, – выдохнул Вракилайт. – Я понимаю.

Оно закричало.

Хаос.

Мелькание теней.

Вопли в темноте, всплески крови, угасающий свет.

Не знаю, как я нашла силы двигаться. Не знаю, как мне удалось оттуда выбраться. Не помню, как очутилась внизу, в коридорах склепов. Я пыталась заткнуть сразу все раны, но мне не хватало рук.

Я помню, как упала на колени, слишком испуганная, чтобы идти дальше. Мне было слишком больно стоять. Я была слишком измождена, чтобы искать причину не умирать.

Я посмотрела вверх на латунную корону.

И она улыбнулась мне в ответ.

Нет понятия «подданный Империума».

Нет понятия «имперский солдат».

Нет имперской национальности, и вообще нет такого понятия, как «имперский народ».

Это первая Непререкаемая истина, которую Великий Генерал передал своим подданным. Империум, как известно, был набором инструментов, маскирующимся под культуру. Инструментов, которые можно использовать по прихоти продажных императоров и декадентствующих императриц, а потом выбросить без сожалений. Перед лицом имперского солдата нельзя почувствовать ни страха, ни вины за убийство имперского подданного, потому что они не люди. Они – орудия, которые можно сломать, и правители не станут их оплакивать. Сражаться с Империумом – значит сражаться с врагом без души.

И все, что удерживало простой народ, прозванный нолями, от превращения в инструмент, – это Революция.

Это Непререкаемая истина Великого Генерала. Первое, что Третта запомнила, первое, что она произнесла по окончании офицерской академии. Первое, что она произносила, ведя своих солдат в бой. Эта истина хорошо ей служила. Делала войну терпимой. Думать о своих врагах не как о созданиях из плоти и крови, не как о сыновьях и дочерях, а как о косах и граблях, что используют для ухода за гниющим садом. Чтобы потом, сломанные, отбросить в сторону. Проще думать о них как об инструментах.

Алое Облако была одним из таких инструментов – острее остальных, опаснее остальных, но все же инструментом. Мысль о ней как об угрозе Революции, безжалостной убийце, не как о непреодолимой силе природы, а просто об инструменте, помогла Третте превратить страх в ненависть.

Она думала об Алом Облаке просто как об имени, которое надо стереть, орудии, которое надо сломать, теле, которое надо бросить. Она никогда не думала о ней как о человеке, женщине с семьей и друзьями, которая шутит и смеется…

Женщине, которую предали.

Она с нескрываемым негодованием смотрела на свою пленницу через стол. Сэл закончила рассказ час назад и теперь молча сидела, опустив голову и уставившись на сложенные перед ней руки. Ни объяснений, ни защиты, ни оправданий – только молчание, долгое и мучительное, как обнаженный клинок.

Третта никак не могла понять, почему эта тишина причиняла ей такую боль. Не понимала, почему ее так сильно задело ощущение предательства. Она пыталась найти объяснение, все равно ощущала боль. Мало того, что эта женщина тратила ее время, испытывала ее терпение этим дурацким допросом, легкомысленными россказнями. Мало того, что она украла судьбу Кэврика и держала ее, искушая скупыми намеками. Сэл Какофония, скиталец, вор и разбойник, украла у нее нечто более дорогое. Она украла у Третты ненависть.