Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

Я услышала песню Госпожи. Следом – тошнотворный звук, когда его кожа зарябила. Когда я подняла взгляд, человек в форме революционера, очень похожий на Кэврика, смотрел на меня сверху вниз.

– Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, – произнес он. – Но не здесь.

Он спустился по лестнице в канализацию и исчез. Я осталась один на один с безмолвным городом-кладбищем, с трупами, лежащими на земле и в воде, и с бутылкой вина, слишком маленькой, чтобы я дошла до нужной кондиции.

Я взяла себя в руки. Вышла из ворот прямиком в Шрам.

И продолжала идти.

Я даже имени его не помню.

Он был солдатом, новоиспеченным магом, который вел свою первую битву против Революции. Все закончилось плохо. Обе стороны были уничтожены, оставшиеся сражались за какой-то холм. Он вернулся в гарнизон совершенно обескровленным. Я хотела устроить ему взбучку за трусость, но потом заглянула ему в глаза.

В них ничего не было.

Он прошел мимо меня. Покинул гарнизон и растворился в ночи. Он просто продолжал идти, пока мы не нашли его замерзшим, лицом в грязи три дня спустя.

Официальной причиной назвали дезертирство. Они не знали, как еще это назвать. Мысль о том, что можно пройти через сражение без единой видимой раны и умереть на ходу, была мне совершенно чужда. Я видела такое еще несколько раз и с уверенностью могла сказать, что со мной такого никогда не случится.

Все дело в ранах.

Этого не должно было со мной случиться.

Ты просто потеряла слишком много крови.

И это происходило не со мной.

Ты умираешь.

Я знала, что все еще жива, просто потому что продолжала двигаться. Кустарники, дюны и холмы проходили мимо меня. Я не чувствовала, как вытягиваю ноги из грязи, чтобы сделать очередной шаг. Не чувствовала воздуха в легких и крови в жилах. Только мир двигался вокруг меня и голос продолжал шептать.

Слишком много ударов , он шептал . Гальта порезала глубже, чем ты думала. Ты не отдыхала, не восстановилась. Потеряла слишком много крови и оставила слишком много ран необработанными. Ты умираешь.

Разумеется, мне бывало и хуже. И крови теряла больше. И, может быть, виной была вечная охота без отдыха все эти годы. Поэтому мне было так плохо. Как будто вся кровь отлила от конечностей и прихлынула к груди, и сердце билось слишком сильно.

Слишком быстро.

Слишком громко.

Может, так оно и было. Поэтому мне казалось, что я вот-вот умру.

Ты умираешь.

Или все дело в другом.

Это как умирал Последнесвет.

Так глубоко, что никто не видит.

Ты даже не убила Враки.

Долгие поверхностные вздохи, не наполнявшие легкие. Короткие запинающиеся шаги, не ведущие меня дальше. Кровь так прилила к голове, что, казалось, меня не удержат ноги, хотя я чувствовала, как она покидает меня и стекает на землю. Но все же я не могла избавиться от этой мысли.

– Ты загнала его так далеко, наделала столько шума, причинила столько вреда, так много людей погибло, шептал голос. И ты даже не смогла его убить.

Земля стала ближе, и я осознала, что ноги меня больше не держат. Я увидела, как мой палантин лег на сухую пыльную почву, и поняла, что лежу на земле.

О чем я там? Дыхание замедлилось.

Ты не остановила Враки. Ты ничего не добилась.

Зрение затуманилось. Что, мать вашу, изменилось?

Я наблюдала, как тело медленно оседает на землю.

Вы постоянно видите такое в опере. В самый мрачный момент, когда все потеряно, герой выходит на передний план и произносит удивительную речь о том, как важны любовь, жизнь и честь. И все поднимаются, злодей умирает, и ты надеешься, что у кого-то случится секс, когда опустят занавес.

Все было не так.

Герой никогда так не падает. Никогда не валяется в такой грязи. Герой всегда побеждает в честном поединке, его предают, и беда случается не по его вине. Герой не уничтожает город, не оставляет людей умирать, чтобы преследовать монстра, которого даже не убивает потом.

Герой не просыпается от запаха птичьего помета. Так просто не бывает.

Я рефлекторно открыла глаза. Увидела огромные чешуйчатые ноги приближающегося ко мне существа, услышала горловое карканье. Падальщик пришел пировать. Хотела бы я назвать его поэтичнее, но в голову ничего подходящего не лезло. Птица посмотрела на меня сверху вниз, и я узнала угрюмый взгляд Конгениальности.

Съедена собственной птицей. Поэтично, ничего не скажешь.

Наверное, она освободилась, когда Последнесвет загорелся, выбралась из стойла. Она всегда была сообразительной.

Герой не должен стать пищей для птицы. Его должны поддержать, вытащить из тьмы. Кто-то с красивым музыкальным голосом.

– Сэл?

Да, вот таким.

– Твою мать, Сэл!

Разве что поменьше ругани. Я увидела, как ботинки стукнули о землю. Кто-то спрыгнул с Конгениальности. Я не чувствовала ни рук, меня перевернувших, ни земли под спиной. Я с трудом различала полное беспокойства лицо Кэврика, когда он наклонился надо мной.

– Она истекает кровью. Да еб же ж твою мать! – его голос то появлялся, то исчезал. – Перенесите ее в Вепря. Там мои припасы, я могу…

Чужой голос. Чужие руки. Чужие слезы за стеклами больших очков, когда она смотрела и оплакивала меня.

– …почему ты… держись, я иду…

Это видение было достаточно поэтично, так что я закрыла глаза и не возражала.

Металл.

Скрежещет.

Двигается.

Что-то происходило. Я открыла глаза и увидела холодную металлическую гробницу. Что-то грохотало вокруг меня, подо мной. Что-то двигалось? Или я? Раздался очень знакомый рев. Я поморгала и огляделась.

Железный Вепрь. Точно такой же, как украденный мной. И его пилот тоже был точно таким же, как тот, которого я украла. Кэврик сидел в кресле за штурвалом, время от времени оглядываясь на меня и шевеля губами, произнося слова на непонятном мне языке. Рядом с ним беззвучно плакала Лиетт, вертя в руках чернильницу и перо. Конгениальность свернулась калачиком в углу, бросила на меня один заинтересованный взгляд, прежде чем снова закрыть глаза и задремать. Я повернулась к Кэврику, пока он снова не сосредоточился на управлении. Но его губы все еще двигались, все еще говорили.

– А было такое ощущение? – звучал чужой голос. – Когда он тебя порезал?

В поле зрения попала металлическая скамья у борта Железного Вепря. Я не знала человека, сидящего в тени.

Но я узнала его.

Дорогая одежда и изящная фигура выдавали в нем империала, аккуратно выточенный экземпляр человека, который смотрел на меня с тем беспристрастием, с каким богатый наблюдает за смертью бедняка. Но в изменчивой темноте механической машины я видела недостатки, несовершенства, разрушающие безупречный фасад аристократического недовольства.