Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

Сэл выдало лицо. Стиснутые зубы. Поза – слишком неловкая, напряженная, неестественная. И глаза, пусть лениво прикрытые, следили чуть внимательнее, словно изучая, купилась ли Третта.

Третта поджала губы.

– Назови свою любимую оперу? – спросила она.

И, к ее удовольствию, на лице Сэл прорезалось удивление.

– А?

– Первое время моей любимой была «Две пассии юноши», – продолжила Третта. – Имперская опера, формально запрещенная в Уэйлессе. Тем не менее всем будущим офицерам положено ее изучать, чтобы лучше понять вероломных имперцев. Эта опера о войне, как ты знаешь. Великий Генерал считает, что она помогает постичь, как думает враг.

– Тогда у вашего Генерала дерьмовые идеи, и вкус тоже дерьмовый. «Две пассии» – опера для детей.

– С одной фразой я соглашусь, а за другую, если ты повторишь ее, изобью тебя до полусмерти. – Третта откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. – Да, «Две пассии» повествуют о том, как ребенок видит войну. Я поняла это, как только прочитала все строфы о глазах. Их там прилично – об ужасе в глазах людей, уходящих на битву, навстречу судьбе. И снова, и снова.

– В Катаме обожают лирику.

– Именно. Эти строки написаны, дабы укрепить веру испорченных гедонистов Империума, подтвердить, что война – всего лишь долгая, пространная драма, чтобы им не приходилось ворочаться ночами, думая о том, в какой ад они отправляют своих солдат. – Третта машинально подтянула перчатку. – Во время своей первой битвы я не запомнила ничьих глаз. У всех нас они были остекленевшие, как линзы в очках.

Она сжала кулак. Перчатка затрещала по швам.

– Что я помню, – произнесла она, – так это улыбки.

Вот оно. Не заметишь, если не ждешь. Пусть на лице Сэл вновь отражалась скука, правая сторона напряглась. Та, что со шрамом.

– Их я помню. Мужчин и женщин, бредущих сквозь грязь и трупы. С такими же пустыми глазами – и широкими улыбками, хотя другие вокруг них кричали, задыхались в талом снегу. Словно они были рождены быть там, словно они рождены для насилия. – Третта смерила Сэл холодным взглядом. – Как Креш Буря.

Пленница не стала скрывать прорезавшееся презрение. Или, может, попросту не могла скрыть. Когда она отвернулась, Третта подалась ближе.

– Ты хорошо знаешь эти улыбки. Знаешь, что он сотворил, потому что видела воочию. И если ты знаешь его, держу пари, что знаешь и остальных. – Она сощурилась. – Ты была с ними, верно? Ты участвовала в Заговоре против Короны. Ты знаешь куда больше, чем говоришь, и…

– «Вуали моей госпожи», – вдруг произнесла Сэл.

Третта не просто вздрогнула, но отшатнулась, как от удара.

– Что?

– Моя любимая опера, – пояснила Сэл. – «Вуали моей госпожи». Первоначальный вариант, а не эта новая поделка.

– Не пытайся сменить тему.

– Не пытаюсь. Ты спросила. Я ответила. Ваш Генерал, видать, думает, что любимая опера может многое сказать о человеке.

Третта нахмурилась.

– «Вуали»… бесполезны. Витиеваты и бессмысленны.

– Ой ли? Не помнишь начальную строфу? – Сэл прикрыла глаза и зашептала: – Коль чары и война не разлучат двоих, отчего двое близки и все же глаз друг друга не увидят?

– Нелепая строфа и еще более нелепый вопрос.

– В этом вся красота. Как двое могут быть так влюблены, что война не способна их разлучить, но не обладать глубиной, чтобы найти в себе эти чувства друг к другу.

– Всего лишь глупая история любви.

За краткое время, проведенное в обществе пленницы, Третта стала различать множество ее улыбок – пошлые ухмылки, высокомерные усмешки, – однако той, что расцвела на лице Сэл сейчас, мягкой, тянущей оковы шрамов, она еще не видела.

– Мне нравятся истории любви.

Третте это было не по душе.

– В них все равно нет никакого толка для… – проворчала она.

– «Вуали» нравятся мне больше всего, – перебила ее Сэл, – потому что ответ на вопрос есть в первом акте. Ты ведь помнишь, да? Они проходят через войну, боль, страдания, продолжая упорно придерживаться традиций, из-за которых неспособны признать любовь друг к другу. И ты гадаешь, почему они не могут просто взять и открыться, но тогда это уже будет не их любовь. А всего лишь обычные ухаживания.

Сэл обвела пальцем край стакана. Глянула на Третту из-под полуприкрытых век.

– Ты должна услышать конец истории.

С лица Третты пропало всякое любопытство. Она медленно опустила руки на стол – единственный, как она решила, надежный способ удержаться и не задушить эту невыносимую пленницу.

Но и этого, впрочем, оказалось недостаточно. Третта поднялась, скрежетнув ножками стула по полу, и зашагала к двери. Пусть ее мундир толщиной в дюйм не пропускал холод уэйлесских зим, она чувствовала кривую усмешку Сэл, словно вонзившийся в спину клинок.

– Слушай, если собираешься выходить, – сказала ей вслед пленница, – прихвати винца? Ты же не хочешь пустить молву, что Революция казнит людей, напоив их перед смертью водой, а?

Третта могла пережить подобное.

Третта могла пережить молву, что Революция казнит исключительно надоедливых людей, насильно заливая им вино в глотку вместе с бутылкой. Но бюрократия есть бюрократия, поэтому военный губернатор предпочла уйти, прежде чем соблазн станет слишком велик.

В конце концов, во всем форте была лишь одна бутылка вина, и Третта хранила ее на особый случай.

Она с грохотом захлопнула дверь. Лязг металла и треск дерева эхом разнеслись по коридорам. Казалось бы – красноречивое предупреждение любому в зоне слышимости, что губернатор не в настроении внимать глупостям.

Но перед ней снова возник клерк Вдохновляющий.

– Ой! – Он чуть ли не сложился пополам в приступе подобострастия. – О, приношу свои извинения, военный губернатор. Дело просто в том, что…

– Не сейчас, – прорычала Третта, проходя мимо.

Или, во всяком случае, пытаясь. Клерк на удивление дерзко вновь воткнулся перед ней.

– Я не стремлюсь вам досаждать, мэм, ей-богу. – Он явно или лгал, или страдал слабоумием. – Но дело в том, что время казни, ранее отложенное, вновь подошло.

Уже? Третта глянула на окно. Солнце полностью скрылось за горизонтом. В стекле отражались оранжевые огни уличных фонарей. В их свете было видно, что толпы продолжают собираться, гневно бурлить. Революционные мундиры разгоняли их взмахами палок.

Третту об этом предупреждали офицеры Ставки Командования. Казни должны быть безжалостными, четкими и, прежде всего, немедленными. Если Революция не справиться с такой простой задачей, как убить человека вовремя, люди начнут задумываться, как она может править, защищать народ, противостоять Империуму.

Начнут задумываться, что может сойти с рук уже им…

Если о заминке Третты с этой казнью станет известно… вернее, когда о ней станет известно – стукачи вечно стремятся снискать расположение свыше, играя на страстной любви Ставки Командования к законам, – для нее все кончится плохо, возможно, даже новым, низшим именем.