Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

А я? Ну, я хороший стрелок.

Но не настолько.

До Империума была Империя.

До Революции была кучка слуг-нолей.

И до Плевел, выжженного адского пейзажа с разрушенными городами, почерневшими равнинами и обращенными в пепел поселениями, было наипрекраснейшее место в Шраме.

Ты, разумеется, знаешь историю. Чуть больше поколения назад Безумный Император уверился, что за океаном лежит земля, и незадолго до того, как его свергла собственная дочь, получил подтверждение. Империя открыла Шрам, и было решено, что ей надлежит взять более высокопарное название – Империум.

Император отправил своих прислужников-нолей осваивать эту землю. Ноли обнаружили севериум и Реликвии. Севериум стал основой их оружия и машин. А потом, когда на берега Шрама высадился Империум со своими магами, их ждал уже не легион слуг. Их ждала Революция.

До тебя доходили все россказни о том, что стряслось потом. Битвы, войны, обагрившая землю кровь.

Но никто никогда не упоминает о ее красоте.

В те времена ее называли Эданиа Алькари – или Лазурная Надежда по-староимперски.

Среди пустошей и тенистых лесов Шрама она была первозданным раем. Холмистые луга, по которым бродили исполинские звери и стаи длинноногих птиц. Бурливые потоки великих рек, синими шрамами прорезающие скалистые горы. Глубокие пещеры с избытком руды, зеленые леса, полные древесины и дичи.

Горстку нолей и имперцев, которым удалось возвести на этой земле города, называют истинными счастливцами.

Ну, и, разумеется, ты знаешь, что стряслось потом.

Луга перепахали революционные танки и обратила в прах имперская магия. Зверей забрали на военные нужды, птицы пошли в пищу. Имперцы обратили реки в лед в попытке взять революционеров измором. Революционеры взорвали пещеры и шахты, чтобы лишить имперцев ресурсов. Леса выжгли до обугленных остовов, равнины обратились в пыль, а выстроенные на них города… эти удивительные чудеса технологии и магии…

Что ж, они стали Плевелами.

Скелетами старого мира. Трупом покоя, просуществовавшего несколько мимолетных мгновений, пока ноли знали свое место, а имперцы верили, что никто не в состоянии бросить им вызов. Колоссальный монумент войны, что подарила Шраму его название.

Одни взирают на Плевелы ошеломленно, в благоговейном страхе, тщетно гадая, каким же был мир в тот краткий миг гармонии. Другие смотрят на них, ощущая безмерную печаль, сплетенную с отчаянием, что города можно столь легко, столь безвозвратно уничтожить.

А я?

Я в тот момент разговаривала с куском металла в своих руках.

Конгениальность вернулась с утра пораньше, когда дождь уже прекратился и грязь затвердела достаточно, чтобы по ней можно было двигаться. Бóльшую часть дня мы уверенно перли вдоль Йентали, пока развилка не увела нас дальше на север, вглубь Плевел. А это, как выяснилось, тьма времени для того, чтобы испытать страх, трепет, печаль и, наконец, то чувство, что теперь растекалось у меня по венам.

Долгие часы в дребезжащем по округе Вепре обратили все эмоции в мутную подрагивающую мешанину ужаса и горя. С каждым прерывистым вдохом они лились по горлу в сердце, а оттуда вниз, к ладоням. И он пил их с ладоней. Латунь Какофонии, казалось, гудела собственной жизнью, улавливая каждую каплю этого ужаса, глотая его с ухмылкой, что неизменно становилась шире.

Это, конечно, бред. Он ведь просто револьвер.

Ну, вернее, не просто револьвер, но жизни в нем явно не было.

Я оторвала от него взгляд – желая избавиться от ощущения, что он смотрит на меня в ответ, – однако в Вепре было немного вариантов для передышки. Конгениальность свернулась в клубок, утомившись после прогулки. Кэврик управлял Вепрем. А Лиетт…

Лиетт по-прежнему хранила молчание. По-прежнему не смотрела на меня.

По крайней мере, когда я смотрела на нее. Иногда я чувствовала, как она задерживала на мне взгляд. Как ее губы силились найти слова, вопросы – то, что нужно сказать, чтобы меня починить.

И всякий раз я просто опускала взгляд на свои ладони, татуировки, шрамы. Задумывалась о том, что злит сильнее – мысль, что мне якобы нужна починка, или тот факт, что, даже будь я согласна, я понятия, блядь, не имела, как это сделать.

И всякий раз я чувствовала, как револьвер вспыхивает немного ярче, как тепло в нем пульсирует все сильнее, раз, два, три. Как сердцебиение.

– Долго еще? – прорычала я затылку Кэврика, чтобы отвлечься от этого звука.

– Плевелы тянутся на три сотни миль. Мы сожгли большую часть топлива, можем проехать еще примерно миль пятьдесят, чтобы нам хватило на обратный путь на дружественную территорию. – Кэврик оглянулся через плечо. – Так что если ты надумала более конкретный пункт, чем «север», сейчас самое время.

Пеплоусты не сказали, куда именно в Плевелах отправился Враки. Но было и не нужно. Я слишком хорошо знала Враки и все его грани – безумца-душегуба и гения, коими безумцы-душегубы столь часто являются. А вот чего ему не хватало, так это творческой жилки.

Призыв – искусство настолько редкое, что его приверженцев можно сосчитать едва ли не по пальцам, и все они не способны призвать Скратов. Замысел Враки требовал колоссального количества магии, какое можно найти на земле, которая была столь обезображена магией, что вся пропиталась ею. Однако заигрывать с подобной силой опасно, и чтобы свести риски к минимуму, Враки отправится в знакомое место.

Среди Плевел со всеми их трупами и обугленными руинами найдется множество мест, где Враки будет чувствовать себя как дома. Но теперь, когда я знала, что ему нужно еще больше силы, оставалось лишь одно место.

Потому что лишь за одно место Враки нес ответственность лично.

Я не стала рассказывать об этом Кэврику. В основном потому, что не планировала брать его с собой. Как только подберемся достаточно близко, я собиралась огреть его по голове, а потом исчезнуть вместе с Конгениальностью. Пусть Кэврик очнется и двигает куда там ему надо.

Он приятный парень. И все-таки – приятный парень из формирования, у которого по-прежнему есть веская причина пытаться меня прикончить. Вдобавок он так славно переносил свое «похищение». Он доставил меня достаточно далеко, так что я с радостью отпустила бы его восвояси.

– По крайней мере, – пробурчал Кэврик, – скажи, где остановиться, чтобы проветрить.

А вот не выклюют ли ему прежде глаза – зависело не от меня.

Конгениальность в своем углу вытянула шею и возмущенно крякнула. Она, вероятно, сообразила, что речь шла о ней. Она у меня смышленая, чертовка мелкая. Впрочем, жрала она в тот день выдающуюся мерзость, так что Кэврик, возможно, говорил дело.

Подняла взгляд и Лиетт. И снова открыла рот, и снова у меня заныли шрамы. Поэтому я поспешила чем-нибудь заняться.