Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

Облако пыли, служившее лицом, зарябило, выстроило рот из камней и комьев грязи. Этот рот был разинут и испускал оглушительный безутешный вой, который уносился так далеко, что никакому ветру и не снилось.

– Что за херь? – Кэврик предусмотрительно спрятался за Конгениальностью. – Что это за херь?!

– Отголосок, – ответила я, убирая Какофонию в кобуру.

– Что?

– Отголосок, – Лиетт подобралась к существу опасно близко, словно изучала самое обычное насекомое, а не, скажем, ходячую подборку воплей. – Также известный как ветродух. Характерны для этой области Плевел. Безвредны.

– Безвредны? – уставился на нее Кэврик, едва ли не оскорбленный. – Безвредны?! Перед тобой какой-то… какой-то призрак, и ты считаешь его безвредным? Безвредным?!

– Отголосок – не призрак, – презрительно фыркнула Лиетт. – Не позорься. Это всего лишь остатки коагулированной бесформенной памяти, порожденной чрезвычайно сильной болью или страхом, которые обрели форму и звук благодаря латентной магической эссенции, что сохранилась в окружающей среде. Все просто.

Кэврик моргнул.

– А. Но…

– Просто!!! – рявкнула Лиетт.

Отголосок повернулся и, пошатываясь, направился к нам. Я не смотрела, не признавала его существование и, что самое главное, не думала о нем. Кэврик же пялился на него, широко распахнув глаза и уронив челюсть.

И уже очень скоро Отголосок уставился в ответ.

Ветер соткал из грязи нос, рот, глаза и уши. Потом – тело, обратив клубы пыли в подобие женской фигуры, затянутой в тяжелый военный мундир. Короткостриженая, высокая и прямая, с приятными чертами лица. Можно было назвать ее даже привлекательной, если бы не горящие мучением глаза и раззявленный в крике рот.

– Твою мать!! – заорал Кэврик так громко, что шлепнулся на задницу. Не поднимаясь, на четвереньках отполз подальше. – Твою мать, твою мать, твою мать!!!

– Узнал кого? – поинтересовалась я.

– Это же… это Сабрита, – с трудом охнул Кэврик. – Моя кузина. Она… сдавала офицерский экзамен… пыталась сдать. Она… она не… Испытания, они убили… – Он уставился на меня. – Как?!

– Кэврик, пожалуйста, – Лиетт вздохнула. – Он тянется к твоим воспоминаниям, в физическом смысле питается эмоциональной травмой, которую ты можешь проецировать, и черпает оттуда облик. Как мне еще тебе разжевать?

– Но почему оно подходит ближе?

Я вытащила Джеффа и, шагнув, перерубила Отголоску песчаную шею. Брызнуло каменной крошкой и пылью, грубым подобием крови, потом распалось кучей грязи и тело.

– Как… как ты?.. – изумился Кэврик.

Я пожала плечами.

– Оно сдохло, ведь ты вспомнил, что клинок убивает людей.

Во взгляде, которым младший сержант смотрел на меня, не было ничего, кроме страха. Но, по крайней мере, он поднялся на ноги. Так что я просто вздохнула и обвела глазами пустоши.

– Слушай… Ты ведь знаешь, что Плевелы не всегда так выглядели, верно?

– Разумеется, – наконец обрел дар речи Кэврик. – Ужасам, которые Империум навлек на эти места, и храбрым жертвам революционеров, сражавшихся ради их защиты, посвящены первые же уроки военной истории в офицерской академии.

– Не лучшая защита вышла, м-да? – произнесла Лиетт, глядя вдаль.

Я покачала головой.

– Ага, революционеры полегли. Но и маги тоже. В самый разгар сражений умирали тысячи. На земле лежало столько трупов, что и не сосчитать. И они увядали, разлагались. Их Прах развеялся по ветру, пропитал почву, растворился в водах.

Я обвела рукой завихрения пыли, выжженную землю.

– Это все, конечно, из-за магии. Ну, или отчасти, если уж на то пошло. Небесники разорвали ветра на части. Огонь и лед обратили почву в прах. – Я прочистила горло. – Обычный, не тот, что с большой буквы «пэ». Как правило, такая магия действует, пока жив тот, кто ею владеет. Но когда столько сил сплелось с таким количеством Праха, получилось…

– Идеальное место, – пробормотал Кэврик. – Понимаю. Вот почему сюда пришли скитальцы. Для задуманного Враки нужно много магии.

– А здесь она буквально в сраном воздухе витает, – подтвердила я. – Ты, вероятно, прямо сейчас вдыхаешь какого-нибудь мертвого ублюдка.

Зашелестела ткань; Кэврик поспешил прикрыть нос воротником. Я бы от души над ним потешилась, но не было времени. Песнь Госпожи зазвучала громче. Поднялся ветер, пыль сгустилась. Конгениальность, заклокотав, потянула повод.

И вдруг они оказались повсюду. Соткались из ветров, восстали из грязи, из пустоты сперва ноги, потом туловища, руки и черепа. Глина дала им глаза, не способные моргать, рты, не способные закрыться. И у них были голоса.

И они орали.

Вой заполнил небеса, заглушив ветер и даже песнь Госпожи. Они побрели вперед, едва переставляя рассыпающиеся под ними ноги, протягивая руки, искривленные, рассеивающиеся в пыль. Их глиняные глаза нашли меня. Разинутые рты заговорили на лишь мне известном языке.

Шепот. Нападки. И прежде всего – мольбы. О милосердии. О жизни. О пощаде для любимых.

Мое сердце оборвалось. Кровь застыла в жилах. Я услышала каждое слово.

И бросилась бежать.

– Живо! – рявкнула я, дергая поводья Конгениальности. – Не стоять! Не оглядываться! Не слушать их!

– Что происходит? – поспешил догнать меня Кэврик. – Я ничего такого не помню! Или это вы?!

– Дремлющая память, может быть! – прокричала на бегу Лиетт. – Плевелы – загадка!

– Но ты говорила, они безобидны!!! – заорал Кэврик, силясь перекричать заполняющий само небо вой.

– Я говорила, безобиден один!!! – обогнала его Лиетт, и мы понеслись дальше вглубь вихря.

Отголоски не стали нас преследовать. Они мимолетны, зыбки, словно пыль, из которых и состояли, не способны удерживать внимание. Когда мы приблизились к форту, они рассеялись по ветру вместе со своими воплями.

Но их голоса продолжали звенеть у меня в ушах. Шепотки, крики, мольбы – я слышала их за своим прерывистым, неподвластным мне дыханием. Они цеплялись ко мне, въедались глубже шрамов, пока я не стиснула зубы и не зажмурилась, чтобы их унять.

И воцарилась тишина, которую нарушало лишь эхо моего дыхания.

Я ничего не могла поделать. Я смотрела в глаза убийцам, видела города, где было столько страданий, что лучше б они были кладбищами, и бровью не вела. А тут не находила сил отдышаться, угомонить сердце и перестать глотать закоптелый воздух.

Потому что передо мной замаячили они.

Сначала я увидела ворота. Стены, опаленные пламенем, изрешеченные ударами, держались вполне достойно, однако ворота сопротивлялись отчаяннее всего. С надломленными петлями, иссеченными засовами, они по-прежнему храбро обороняли то, что было им доверено. Добротная, массивная древесина, опоясанная железом, прогнила, проржавела, но долгие годы стояла гордо.