Сэмюел Сайкс - Семь клинков во мраке [litres]

У меня загорелись глаза.

Не виски.

Но хер там я пройду мимо мертварева.

Я схватила флакон, бережно убрала в сумку. И только потянулась за следующим, как повозка рядом застонала. И опасно покачнулась от удара Кальто.

Вот теперь пора бежать.

Я сдержала крик, рывком поднялась и бросилась прочь. Повозка с треском рухнула туда, где я только что сидела, похоронив под грудой гнутого железа все, что там оставалось. Мой бок пылал от боли, я упрямо неслась к холмам, но все-таки на мгновение оглянулась.

Кальто стоял посреди руин, звери и стражи сбежали, повозки лежали горой обломков. Скала бешено замахал кулаками и, не найдя ничего, на чем сорвать злость, испустил сотрясший землю рев. Слепота вскоре пройдет, и он примется искать мое тело. А когда сообразит, что меня среди обломков нет, я должна быть уже далеко.

У мастеров осады множество качеств: они неуязвимы, беспощадны и, что важнее всего, нетерпеливы. Выходит, когда ты почти всю жизнь способен стряхивать с себя пули, как капли дождя, ты не слишком заботишься о мелочах вроде той, чтобы научиться выслеживать беглянку среди лабиринта холмов.

Я бежала, пока мой бок не пригрозил расколоть меня пополам. Кровь, алая, теплая, пропитывала рубашку, ткань липла к коже. Боль выжгла себя из тела, оставив лишь холодное онемение. Времени было совсем мало.

К счастью, оно мне оказалось не нужно. Уже не нужно.

– Сэл!

Кэврик, подбежав, помог мне удержаться, когда я чуть не рухнула, и потащил прочь от бойни.

– Так это был твой сраный план?! Ты же собиралась договориться!

– Я договаривалась. Получилось не очень.

– Нельзя так продолжать, – прорычал он, когда мы обогнули дюну. – Нельзя постоянно творить херню и надеяться, что обойдется. Нужно…

– Нужно кое-что сделать, и прямо сейчас, – перебила я, отнимая руку от бока и показывая Кэврику окровавленную ладонь. – Если ты не против.

Мы уселись у подножья холма. Я безуспешно пыталась отдышаться. Я хватала воздух короткими булькающими всхлипами. Дрожащими руками я полезла в сумку и нашла склянку.

Она была крошечной, не больше моей ладони. Сожму чуть сильнее – сломаю. Жидкость внутри казалась густой, грязной, нездорового фиолетового цвета, напоминающего блеклый отблеск солнца на масле. Но все же, когда я подняла склянку к глазам, жидкость заплясала, как живая. И пусть это была лишь бесформенная слизь, у меня возникло четкое ощущение, что она смотрит на меня в ответ.

Мертварево – странная штука.

– Это что… – Кэврик распахнул глаза, с ужасом понимая. – Сэл, нельзя же…

Я не дала ему договорить. Или себе дослушать. Или успеть сблевать. Зажимая одной рукой рану, я зубами выдрала из склянки пробку. На горлышко скользнула тонкая струйка, словно выглядывая. Я поморщилась, зажмурила глаза, открыла рот и опрокинула туда бутылку.

Жидкость сопротивлялась, стремилась вернуться в склянку, но я сглотнула. Она скользнула жженой желчью по языку, стекла по пищеводу и свернулась мерзостью на дне желудка.

Но ненадолго.

Боль в теле вдруг вспыхнула с новой силой. Внутри меня, прогоняя онемение, взорвался яростный огонь. Я упала на четвереньки, скорчилась, не в силах высвободить застрявший в глотке крик. Мышцы свело. Дыхание исчезло. В глазах потемнело.

Но так уж оно работает. Сперва пытается убить. А если не выходит…

Под моей ладонью начали срастаться мышцы. Кровь скользила обратно в вены. Частички кожи тянулись друг к другу тысячами крошечных ручек, туго стягиваясь и зарастая.

Меня охватила агония. Веки трепетали, я с трудом удерживала себя в сознании и тем не менее не могла не восхищаться процессом.

К мертвареву нельзя привыкнуть.

Боль наконец ушла. Дыхание вернулось – медленным и легким, каким и должно быть. Я глянула на свой бок. Увидела кожу, целую и здоровую, неповрежденную. Тело до сих пор было покрыто запекшейся кровью, но хер бы я на это жаловалась.

Я посмотрела на склянку в руке, нахмурилась. Ты, наверное, назовешь это говно чудом. Я тоже могла бы, если бы не знала, откуда оно берется. И, заметив ужас Кэврика, я поняла, что ему, как и мне, не повезло.

– Это… – прошептал он. – Ты только что выпила мага, Сэл. Это человек.

Я притворилась, что все еще задыхаюсь. Что поднять голову все еще слишком больно. Что угодно, лишь бы не выдать, что я не могу вынести этого взгляда.

Думать о том, что происходит с магом после того, как он обращается в Прах, не слишком умно. Его могут пустить на благородные цели, и тогда из него изготовят нечто полезное, вроде чернил для чарографа. Или его может изучить Вольнотворец. И только по-настоящему невезучий ублюдок попадает в мертварево.

Оно, говорят, способно исцелить что угодно. Болезни, раны, сломанные кости – одним глотком. Однако процесс его изготовления известен немногим.

А цена?

Никто не знает точно, как это происходит, но время от времени Вольнотворец, у которого слишком много знаний и слишком мало моральных принципов, пробуждает кучку Праха. Малейший намек на сознание мага – страхи, злость, печали – дистиллируют и загоняют в узенькую бутылочку, словно в стеклянную могилу, где оно не знает ничего, кроме ужаса и ярости, пока его не съедят заживо. Когда оно чинит тебя изнутри, впитывая токсины, вычищая гниль, излечивая раны, оно все еще остается живым, а потом испаряется.

Если, конечно, не убьет тебя в процессе. Кто-то ведь должен умереть, иначе как вернуть одну жизнь, если не отнять другую?

Эта штука – редкая, дорогая. Ее опасно хранить и уж тем более готовить. И мне стало ясно, как Ренита Эвонин делает деньги, но я думала не об этом.

Я думала о несчастном ублюдке, которого только что выпила. И, пусть от этого бросало в холод, я невольно задавалась вопросом – а вдруг я его знала?

– Пришлось. – Я уронила склянку на землю. – Не было выбора.

Я поднялась и побрела прочь. Мне хотелось оказаться где-нибудь далеко – далеко от Кэврика и его пытливых глаз, от разбитой склянки из-под человека, которого я выпила, от всего, что заставляло меня думать, что Лиетт права и я сломана.

Однако он не дал мне пройти и двух шагов.

Он не стал меня хватать. Не тянул обратно, не проклинал, не требовал остановиться. Он просто положил руку мне на плечо. И этого оказалось достаточно.

– Я тебе верю, – до боли мягко произнес Кэврик. – Верю, что ты не видела иного выхода. Но… – Он вздохнул. – Выход есть. Должен быть.

– Не припоминаю, чтобы ты что-то предлагал, – пробормотала я.

– Потому что ты никогда меня не спрашивала! – крикнул Кэврик. – Ты никогда ничего мне не говорила. Может, я бы что-нибудь придумал. Или нет, не знаю. Но мы могли попытаться, если бы ты мне доверяла. Должен быть иной путь, где тебе не придется себя ломать.