Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

И по ледяному спокойствию лица Умбры и ломкому дружелюбию улыбки Шаффы она видит, что Стражам это тоже не нравится.

– Действительно, это можно понять, – говорит Шаффа. Он вертит чашечку сафе в руках. Мутная жидкость остается белой, как и должна, но он не отпил ни глотка. – Думаю, местные общины благодарны за кров и еду для их избыточных жителей. И вполне понятно, что вы приставляете этих людей к работам. Охранять ваши стены. Обрабатывать ваши поля… – Он останавливается, улыбаясь шире. – То есть сады.

Серпентин улыбается в ответ, и ее товарищи неловко ерзают. Нэссун этого не понимает. Зима еще не окончательно утвердилась здесь, в Антарктике, так что кажется разумным, что община будет засаживать зеленые зоны и ставить на стены Опор, начиная готовиться к худшему. Однако почему-то плохо, что Антарктический Эпицентр это делает. Плохо, что этот Эпицентр вообще действует. Нэссун перестала пить сафе, который дали ей старшие, хотя прежде она пила сафе всего пару раз, и вроде как с ней обращаются как со взрослой, но Шаффа не пьет, что показывает ей, что ситуация на самом деле небезопасна.

Одна из старших – срединница, которая могла бы сойти за родню Нэссун: высокая, смугловатая, с густыми кудрявыми волосами, с широкой талией, широкими бедрами и тяжелой грудью. Ее представляли по имени, но Нэссун не запомнила. Ее орогения ощущается из всех трех самой резкой, хотя она младше всех; на ее длинных пальцах шесть колец.

И именно она наконец перестает улыбаться, складывает руки на груди и чуть вздергивает подбородок. Это тоже напоминает Нэссун ее мать. Мама часто ведет себя так же, окружая мягким достоинством алмазное упрямство. И это упрямство выходит на поверхность, когда женщина говорит:

– Как понимаю, вас это не радует, Страж.

Серпентин морщится. Второй эпицентровский ороген, мужчина, назвавшийся Лампрофиром, вздыхает. Шаффа и Умбра почти синхронно наклоняют головы, и улыбка Шаффы становится еще шире от заинтересованности.

– Не то чтобы не радует, – говорит он. Нэссун может сказать, что ему приятно покончить с любезностями. – Я просто удивлен. В конце концов, это стандартный протокол для любого филиала Эпицентра – закрыться в случае объявления Зимы.

– Объявления кем? – спрашивает шестиколечница. – До вашего прихода здесь не было Стражей, чтобы объявить что-либо подобное. Местные главы общин действуют по-разному: кто-то объявил Зимний Закон, некоторые просто закрылись, остальные ведут дела как прежде.

– И если бы все они объявили Зимний Закон, – говорит Шаффа тем самым спокойным голосом, который использует, когда уже знает ответ на вопрос и лишь хочет услышать, как ты сам это скажешь, – вы действительно все покончили бы с собой? Поскольку, как вы заметили, здесь нет Стражей, которые бы решили этот вопрос для вас.

Нэссун спохватывается прежде, чем успеть испугаться. Покончить с собой? Но она недостаточно контролирует свою орогению, чтобы удержать ее от дрожи, когда не дрожит сама. Все трое людей Эпицентра смотрят на нее, и Серпентин тонко улыбается.

– Осторожнее, Страж, – говорит она, глядя на Нэссун, но обращаясь к Шаффе. – Вашей питомице, похоже, неприятна мысль о массовом убийстве без причины.

– Я ничего от нее не скрываю, – говорит Шаффа, и удивление Нэссун тонет в любви и гордости. Он смотрит на Нэссун. – Исторически этот Эпицентр выживал благодаря попустительству соседей, своим стенам и ресурсам соседних общин. И как и от всего, у чего нет целесообразного применения Зимой, логично ожидать от имперских орогенов самоисключения из конкуренции за ресурсы – чтобы нормальные здоровые люди имели больше шансов выжить. – Он делает паузу. – И поскольку орогенам не дозволено существовать без надзора Стражей или Эпицентра… – Он разводит руками.

– Мы Эпицентр, Страж, – говорит третий старший, чье имя Нэссун забыла. Это мужчина из какого-то народа Западного Побережья; он строен, у него прямые волосы и высокие скулы, почти вогнутое лицо. Кожа белая, но глаза темные и холодные. Его орогения ощущается легкой и многослойной, словно слюда. – И мы самодостаточны. Мы вовсе не тратим ресурсы, мы предоставляем необходимые услуги соседним общинам. Мы даже – по собственной инициативе и бескорыстно – сглаживали афтершоки Разлома, когда они заходили так далеко на юг. Именно благодаря нам так мало антарктических общин серьезно пострадали с начала этой Зимы.

– Замечательно, – говорит Умбра. – И очень разумно показать себя неоценимыми. Однако ваши Стражи этого не допустили бы. Мне кажется.

Все трое старших на миг замирают.

– Это Антарктика, Страж, – говорит Серпентин. Она улыбается, но глаза остаются холодными. – Мы по величине лишь малая часть Юменесского Эпицентра – всего двадцать пять окольцованных орогенов и горстка по большей части подросших галек. Здесь постоянно никогда не было много Стражей. Как правило, они посещали нас при объезде или поставляли новых галек. После Разлома не приезжал никто.

– Здесь никогда постоянно не было много Стражей, – соглашается Шаффа, – но, насколько помню, было трое. Одного я знал. – Он замолкает, и на какой-то неуловимый момент его лицо становится далеким, растерянным и немного смятенным. – Я помню, что знал одного. – Он моргает. Снова улыбается. – Но теперь здесь нет ни единого.

Серпентин напрягается. Они все напряжены, эти старшие, и от этого зуд на задворках разума Нэссун все сильнее.

– Мы пережили несколько налетов банд неприкаянных, прежде чем наконец возвели стену, – говорит Серпентин. – Они погибли, отважно защищая нас.

Это настолько наглая ложь, что у Нэссун челюсть падает.

– Что же, – говорит Шаффа, ставя на стол свою чашку сафе и легко вздыхая. – Полагаю, все произошло так, как можно было предполагать.

И хотя Нэссун уже догадалась, что сейчас будет, хотя она видела и прежде, как Шаффа движется с нечеловеческой скоростью, хотя серебряные нити внутри его и Умбры за миг до того вспыхивают, как спичка, и сияют сквозь них, для нее все равно Шаффа бросается вперед внезапно и пробивает кулаком лицо Серпентин.

Орогения Серпентин погибает, как и она сама. Но остальные двое старших на ногах и в следующее мгновение срываются с места. Лампрофир падает на спину вместе с креслом, чтобы избежать размытого удара Умбры, а шестиколечница выхватывает из рукава духовую трубку. Глаза Шаффы расширяются, его рука все еще в лице Серпентин; он пытается броситься на женщину, но труп висит на его руке. Женщина подносит трубку к губам.

Прежде чем она успевает дунуть, Нэссун вскакивает, погружается в землю и начинает ткать торус, который заморозит женщину в мгновение ока. Женщина удивленно отшатывается и деформирует что-то , что разбивает торус Нэссун прежде, чем она успевает его сформировать, – так мать поступала во время их практики, если Нэссун делала что-то не то. Осознав, Нэссун потрясенно отшатывается и спотыкается.