Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

Серебристые усики вздымаются и расползаются по нему так быстро, с таким неистовством, что ты пятишься. Ты знаешь кое-что о том, что может сделать магия, а здесь что-то дикое и неконтролируемое. Оно заполняет комнату, и… и ты смаргиваешь. Ты это видишь, не просто сэссишь. Теперь весь Хоа мерцает серебристо-белым цветом, который быстро становится слишком ярким, чтобы смотреть напрямую; такое даже глухач способен увидеть. Ты отступаешь в гостиную, глядя сквозь дверь спальной, поскольку это кажется безопаснее. Как только ты переступаешь порог комнаты, вещество всего жилища – стены, пол, весь кристалл – на миг содрогается, становится прозрачным, как обелиск в нереальном состоянии . Мебель в комнате и твои пожитки плавают среди мерцающей белизны. Позади тебя слышится мягкий удар, отчего ты подпрыгиваешь и резко оборачиваешься, но это ноги Хоа вырвались из пола и скользят по кровавому следу в твою комнату. Брошенная тобой рука тоже двигается, уже рывками вверх в сияющей трясине. Взлетает и воссоединяется с телом, как кисть серого камнееда вернулась к его руке.

Что-то скользит по полу – нет. Ты видишь, как сам пол скользит вверх, словно он эластичный, а не кристаллический, и оборачивается вокруг его тела. В этот момент его свечение угасает; материал немедленно превращается в нечто более темное. Когда ты промаргиваешься от остаточных изображений и начинаешь видеть, там, где некогда был Хоа, находится нечто огромное, странное и невероятное. Ты снова заходишь в спальную – осторожно, поскольку пол и стены должны быть снова твердыми, но ты знаешь, что, вероятно, это лишь временно. Некогда гладкий кристалл теперь неровный под твоими ногами. Эта штука занимает теперь большую часть комнаты и лежит рядом с твоей перевернутой постелью, которая наполовину погрузилась во вновь застывший пол. Он горячий. Твоя нога на миг запутывается в лямках твоего полупустого дорожного рюкзака, который, по счастью, невредим и не вплавился в пол. Ты быстро наклоняешься и хватаешь его – привычка выживать . Пламень земной тут горяч. Постель не загорелась, но ты думаешь, что лишь потому, что она не касалась напрямую этой большой штуки. Ты сэссишь ее, чем бы она ни была. Громадная, продолговатая глыба серо-зеленого халцедона, как внешняя оболочка жеоды.

Ты ведь уже понимаешь, что происходит, не так ли? Я рассказывал тебе о Тиримо после Разлома. В дальнем конце долины ударная волна землетрясения высвободила жеоду, которая раскрылась, как яйцо. Эта жеода не всегда там лежала, понимаешь ты, это магия, не природа. Ну, может, обе понемногу. Для камнеедов различие небольшое. И утром, после того как ты провела ночь за столом гостиной, где намеревалась бодрствовать и наблюдать за дымящейся громадой камня вместо того, чтобы спать, это случается снова. С громким, резким взрывчатым звуком по жеоде проходит трещина. Давление выбрасывает мерцающий плевок плазмы, завиток которой обугливает или оплавляет все твои пожитки в комнате. Кроме дорожного рюкзака, поскольку ты его схватила.

Ты вздрагиваешь, резко пробудившись. Ты медленно встаешь и заглядываешь в комнату. Она настолько горяча, что трудно дышать. Как духовка – хотя волны тепла заставляют приподняться полог входа. Температура быстро падает до приятной и безопасной. Ты едва это замечаешь. Поскольку из трещины в жеоде встает, двигаясь поначалу чересчур по-человечески плавно, но быстро обретая знакомую прерывистую неподвижность… камнеед из гранатового обелиска.

Что же, снова здравствуй.

Наша позиция четко определяется физической целостностью Спокойствия – ради очевидных интересов долговременного выживания. Поддержание этой территории особенно зависит от сейсмического равновесия и непреложного закона природы, и ничто, кроме орогенов, не может таковое установить. Удар по их зависимости есть удар по самой планете. Потому мы постановляем, что, хотя они и несколько похожи на нас, людей доброго и чистого происхождения, и хотя ими следует управлять мягкой рукой ради процветания как зависимых, так и свободных, орогенистическая способность любой степени сводит на нет соответствующую часть индивидуальности. Они по праву должны содержаться и рассматриваться как низшие и зависимые особи.

Со времен юности я помню только цвет. Всюду зелень. Белое сияние. Глубокий живой красный. Эти конкретные цвета запечатлелись в моей памяти, когда столько прочего выцвело и поблекло и почти исчезло. Тому есть причина.

Нэссун сидит в кабинете Антарктического Эпицентра, внезапно начиная понимать свою мать лучше, чем прежде.

По обе стороны от нее сидят Шаффа и Умбра. Все трое они держат чашечки с сафе, предложенные им людьми Эпицентра. Нида осталась в Найденной Луне, поскольку кто-то должен присматривать за тамошними детьми и поскольку ей тяжелее всего вести себя как нормальный человек. Умбра так спокоен, что никто не понимает, о чем он думает. Разговор ведет один Шаффа. Их пригласили внутрь поговорить с тремя так называемыми старшими, что бы это ни значило. Эти старшие носят полностью черную форму с аккуратно застегнутыми кителями и свободными брюками со стрелкой – а, так вот почему их зовут имперскими орогенами-черномундирниками. От них исходят сила и страх.

Одна из них явно арктического происхождения, с седеющими рыжими волосами и кожей такой белой, что под ней ярко выделяются зеленые вены. У нее лошадиные зубы и красивые губы, и Нэссун не может отвести от них взгляд, когда она говорит. Ее зовут Серпентин [2] Серпентин, как правило, темный серо-зеленый пятнистый камень. , что вовсе ей не подходит.

– Конечно, к нам не поступают новые гальки, – говорит Серпентин. Почему-то она при этом смотрит на Нэссун и разводит руками. Ее пальцы еле заметно дрожат. Так происходит с самого начала их разговора. – Такой трудности мы не очень ожидали. Во всяком случае, спальни галек не используются в то время, когда безопасный кров так ценен. Именно потому мы предложили соседним общинам забрать к себе их сирот, которые слишком малы, чтобы заслужить принятие в общину. Ведь это логично, верно? И мы приняли несколько беженцев, вот почему у нас нет иного выбора, кроме как начать торговый обмен с местными ради припасов и всего такого. Поскольку из Юменеса поставок не поступает… – Ее лицо вздрагивает. – Ладно. Это можно понять, ведь так?

Она ноет. Делает это с милой улыбкой и безупречными манерами, и еще двое понимающе кивают вместе с ней. Нэссун не уверена, почему эти люди так ее тревожат. Это как-то связано с этим нытьем и их лживостью: им явно неприятно прибытие Стражей, они откровенно рассержены и испуганы, но делают вежливый вид. Это заставляет ее подумать о матери, которая притворялась доброй и любящей, когда рядом был папа или кто-то еще, а наедине с ней была холодной и жестокой. От мысли, что Антарктический Эпицентр набит бесконечными подобиями ее матери, у Нэссун зудят зубы, ладони и сэссапины.