Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

Потому она ложится на свой спальный мешок и расслабляется, несмотря ни на что. Однако она некоторое время не может заснуть. Наверное, нервы.

Наступает ночь. Все ясно, не считая слабой дымки пепла, идущего с севера, и нескольких рваных жемчужных облаков, периодически плывущих на юг с ветерком. Появляются звезды, подмигивая сквозь дымку, и Нэссун долго смотрит на них. Она начинает засыпать, ее разум в конце концов погружается в сон, когда она запоздало замечает, что один из крохотных белых огоньков наверху двигается в другом направлении, чем все звезды – вниз, что ли, в то время как прочие звезды идут через небо на восток. Медленно. Теперь, когда она это заметила, трудно этого не видеть. Она к тому же чуть больше и ярче остальных. Странно.

Нэссун поворачивается к Умбре спиной и засыпает.

Эти предметы пролежали здесь целую вечность. Глупо называть их костями. Они рассыпались в прах от нашего прикосновения.

Но еще более странными были настенные росписи. Растения, которых я никогда не видела, что-то вроде надписей на каком-то языке, но выглядят как фигурки и завитки. И еще: большой круглый белый предмет среди звезд над пейзажем. Жуть. Мне не понравилось. Я заставила черномундирников соскоблить роспись.

Я хочу продолжать рассказ как обычно: в твоей голове, твоим голосом говоря тебе то, что думать, делать и знать. Тебе это кажется грубым? Да, согласен. Эгоистично. Когда я говорю от себя, трудно осознавать себя частью тебя. Это более одиноко. Пожалуйста, дай мне продолжать себя чувствовать немного бо€льшим.

Ты безотрывно смотришь на камнееда, выбирающегося из халцедонового анабиоза. Он стоит сгорбившись, совершенно неподвижно, искоса глядя на тебя сквозь слабую дрожь горячего воздуха вокруг расколотой жеоды. Его волосы такие же, как ты запомнила в тот полуреальный-полубредовый момент внутри гранатового обелиска: застывший всплеск, как бывает с пепельными волосами, когда их взметывает и отбрасывает назад сильный порыв ветра. Теперь это прозрачный беловатый опал вместо просто белого. Но в отличие от плотской формы, к которой ты привыкла, «кожа» этого камнееда черна, каким некогда было ночное небо до Зимы.

То, что тогда ты сочла трещинами, как ты теперь понимаешь, на самом деле белые и серебристые мраморные прожилки. Даже элегантная драпировка псевдоодеяния, обернутого вокруг тела, простой хитон, спадающий с одного плеча, тоже из черного мрамора. Только в глазах нет прожилок, белки теперь матовые, гладко-черные. Но радужки по-прежнему льдистые. Они выделяются на черном лице, суровые и настолько атавистически тревожащие, что тебе действительно требуется время, чтобы понять, что это лицо по-прежнему принадлежит Хоа.

Хоа. Он старше, ты сразу это видишь – это лицо молодого человека, а не мальчика. По-прежнему слишком широкое, со слишком маленьким ртом, расово неопределенное.

Ты, однако, можешь прочесть тревогу в этих застывших чертах, поскольку научилась читать ее на лице, некогда более нежном и предназначенном вызывать твое сочувствие.

– И в чем была ложь? – спрашиваешь ты. Только это ты и способна спросить.

– Ложь? – Теперь это голос мужчины. Тот же, но в теноровом диапазоне. Идет откуда-то из груди.

Ты делаешь шаг в комнату. Там все еще неприятно жарко, хотя она быстро остывает. Но ты все равно заливаешься потом.

– Твое человеческое обличье или это?

– Оба были правдой каждое в свое время.

– Ах да. Алебастр сказал, что вы все были людьми. Хотя бы когда-то. – Возникает момент тишины.

– Ты человек?

Ты не можешь удержаться от смеха.

– Официально? Нет.

– Никогда не думай о том, что думают другие. Кем ты ощущаешь себя?

– Человеком.

– Вот и я. – Он стоит, исходя паром между двумя половинками гигантского камня, из которого только что вылупился. – Но больше – нет.

– Я должна поверить тебе на слово? Или прислушаться к собственным ощущениям? – Ты качаешь головой, обходя жеоду по как можно большему кругу. Внутри ее ничего нет; это тонкая каменная скорлупа без кристаллов или обычного осадочного подбоя. Вероятно, ее и нельзя назвать жеодой. – Как ты попал в обелиск?

– Наехал не на того роггу.

Ты смеешься от неожиданности, что заставляет тебя остановиться и уставиться на него. Это неприятный смех. Он смотрит на тебя, как всегда смотрел, полными надежды глазами. Да какое значение, в самом деле, имеет то, что теперь они такие странные?

– Я не знала, что такое возможно, – говоришь ты. – В смысле, заточить камнееда.

– Ты могла бы. Это один из немногих возможных способов остановить нас.

– Но, что очевидно, не убить.

– Нет. Такое возможно единственным способом.

– И каким же?

Он резко поворачивает лицо к тебе. Это кажется мгновенным – внезапно поза статуи полностью иная, он безмятежен и прям, одна рука поднята… в призыве? В мольбе?

– Ты планируешь убить меня, Иссун?

Ты вздыхаешь и качаешь головой, протягиваешь руку, чтобы коснуться одной из половинок камня чисто из любопытства.

– Не надо. Он еще слишком горяч для твоей плоти. – Он замолкает. – Так я моюсь без мыла.

Тот день на обочине, к югу от Тиримо. Мальчик, который смотрит на кусок мыла в смятении, затем с удовольствием. Это все еще он. Ты не можешь от этого отделаться. Потому ты вздыхаешь и отпускаешь часть себя, которая хочет обращаться с ним как с кем-то другим, чем-то пугающим, чем-то чужим. Он – Хоа. Он хочет сожрать тебя и пытается помочь тебе найти дочь, хотя и потерпел неудачу. В этих фактах есть некая близость, и как бы это ни было странно, это что-то значит для тебя.

Ты складываешь руки на груди и медленно обходишь жеоду и его. Его глаза следят за тобой.

– Так кто надрал тебе задницу? – Он восстановил отсутствующие глаза и нижнюю челюсть. Оторванные конечности снова на месте. В гостиной по-прежнему следы крови, но те, что были в твоей спальной, исчезли вместе со слоем пола и стен. Говорят, камнееды умеют контролировать мельчайшие частицы материи. Довольно просто вернуть себе собственную отделенную субстанцию, направить на другие цели неиспользованный избыточный материал. Это твоя догадка.

– С десяток моих сородичей. Затем один в особенности.

– Так много?

– Для меня они как дети. Сколько нужно детей, чтобы завалить тебя?

– Ты был ребенком.

– Я выглядел как ребенок. – Голос его становится мягче. – Я сделал это только ради тебя.

Между этим Хоа и тем Хоа большая разница, чем просто в их стадиях бытия. Когда взрослый Хоа говорит такие вещи, у слов совершенно иная текстура, чем если бы их произнес Хоа-дитя. Ты не уверена, что эта текстура тебе нравится.