Гай Кей - Блеск минувших дней [litres]

Я был готов к этому, и у меня был хороший конь. Я слегка осадил Джила, потом сильно ударил по шее слева, и мы обошли чужого коня – с другой стороны, справа. Коллючо в это время еще поворачивался не в ту сторону, готовился ударить меня кинжалом, если я окажусь слишком близко.

Я миновал его раньше, чем он сумел развернуться. Услышав проклятье и заметив рубящий взмах его кинжала, я наклонился как можно дальше вправо в седле, крепко держась, и в следующий миг наши кони уже разошлись. Мы с Джилом обогнули дерево, обогнули по широкой дуге, и это было хорошо – поворот получился более плавным, более легким.

Я уже мчался вниз по клону, когда Коллючо еще только огибал дерево, туго натягивая поводья, слишком близко от ствола.

Помню, он кричал, что убьет меня, все время, пока мы скакали вниз, к дороге. Я вложил кинжал в ножны задолго до того, как мы вернулись, и пересек дорогу слева от Монтиколы, как он велел. Сбавил скорость, похлопал Джила по шее, пустил его шагом. Прошептал ему на ухо, что он – мой самый любимый, и в тот момент это была правда. Выпрямился в седле и остановился возле правителя Ремиджио.

– Ваши солдаты убивают тех, кто победил их в гонке, мой господин? С вашего одобрения?

Какое-то мгновение выражение его лица оставалось серьезным. Потом он ухмыльнулся.

– Обычно нет, – ответил герцог. – Хотя такое случалось. Коллючо, успокойся.

К тому моменту тот уже был рядом с нами.

– Мой господин! – закричал капитан. – Он собирался…

– Куда собирался?

– Пырнуть кинжалом! Моего коня!

– Неужели?

– Мой господин!

Капитан был багровым от ярости. Он бы действительно убил меня в тот день, в этом я не сомневался. Не каждый холоден в гневе.

– Я вижу, ты и сам обнажил кинжал. Для самообороны?

Голос Монтиколы звучал мягко, и тем не менее его тон внушал страх.

– Чтобы… чтобы защитить одного из наших коней, – ответил Коллючо.

«Наших». Умный ход, подумал я.

Это ему не помогло.

– Правда? Кажется, я видел, как ты сделал в его сторону выпад, когда он проехал мимо тебя у дерева.

– За оскорбление, мой господин! Он оскорбил нас всех.

Воцарилось молчание. Я чувствовал дуновение ветерка.

– Я не чувствую себя оскорбленным, – произнес Теобальдо Монтикола ди Ремиджио.

Женщина, которую, как я потом узнал, звали Джиневра делла Валле и которая вскоре после этого была изображена на одном из самых знаменитых портретов нашего времени, громко рассмеялась в утреннем свете, открыв длинную шею, – художник наверняка был в восторге от этой шеи.

Я позволил себе бросить на женщину лишь короткий взгляд. Сейчас Монтикола был важнее всего. Он задумчиво смотрел на меня, потом сказал:

– Коллючо, слезай с коня, он принадлежит ему. Седло оставь себе.

– У меня нет желания лишать ваш отряд боевого коня, мой господин. Я хотел только мирно проехать мимо.

– Понимаю, но пари было заключено. – Он смотрел все так же задумчиво.

Монтикола был прав. Было бы позором для его отряда и для него не выплатить долг.

Я сказал:

– Буду рад принять справедливую компенсацию, а коня оставьте капитану.

Он бросил взгляд на Коллючо, который даже не спешился, – вид у того был ошеломленный. Меня это не сильно расстроило.

Монтикола объявил:

– У него с собой нет такой большой суммы денег, чтобы заплатить за хорошего коня. У меня – есть. Я ему дам взаймы. Он сохранит своего коня и отдаст мне долг, когда мы вернемся домой. Решено. – Он повернулся к другому всаднику, державшемуся у второй повозки: – Достань из сундука сорок сералей для этого человека.

Сорок? У меня вдруг оказалась огромная сумма денег.

Монтикола улыбнулся мне:

– Где вы научились так ездить верхом?

Не было причин скрывать это от него.

– Мне повезло, я много лет посещал школу в Авенье. Верховая езда входила в обучение, и я очень ею увлекался.

– Вы посещали школу Гуарино?

– Да, господин.

– Почему это было везением?

– Я не принадлежу к знатному роду, господин. Мой отец – ремесленник в Серессе.

– Понятно. Тогда он должен быть знаком с влиятельными людьми.

– Да, господин. Поэтому мне очень повезло, как я и сказал.

Он по-прежнему выглядел задумчивым. А также, возможно, слегка забавлялся.

– Куда вы едете?

– В Бискио, мой господин.

– Посмотреть скачки?

– Да, господин. Потом домой, в Серессу.

– Чем намерены заниматься в Серессе?

– Я собирался стать книготорговцем, – ответил я и услышал смех. Но смеялся не он. И не женщина. Потом мне пришло в голову, что она, возможно, догадалась или даже поняла раньше него, что будет дальше.

– Почтенное ремесло для человека определенного сорта, – сказал он.

Солдаты затихли.

– Я не считаю, что вы человек такого сорта. Пока нет. У меня, – произнес Теобальдо Монтикола, меняя мою жизнь, – есть для вас предложение.

Вот так, хотя только формально, лишь на то время, пока мы ехали в Бискио и жили там, я оказался в обществе людей из Ремиджио и их правителя.

Встреча на весенней дороге. Случайный поворот колеса Фортуны. Он способен закружить нас, изменить нас, сформировать нашу жизнь или закончить ее.

Он держал меня рядом с собой весь остаток пути на запад. Я понимал, что меня оценивают, хоть и не знал, какой мерят мерой. Монтикола оказался совсем не таким, каким я его себе представлял на основании слухов и рассказов. Он по-прежнему внушал мне тревогу, в нем действительно ощущалась склонность к насилию, возможность насилия, даже когда он весело смеялся. Он ездил верхом лучше меня – лучше любого из нас, собственно говоря.

Его лейтенантом был человек из Феррьереса по имени Гаэтан. Маленький, худой, лысый, гладко выбритый, он никогда не улыбался и никогда не казался сердитым. Он тоже меня слегка пугал. Такое действие оказывают люди, которые ничем не выдают своих чувств.

Но позднее в тот первый день именно я решил проблему со священником, стоявшим на середине дороги. Не Гаэтан, не Коллючо, не сам Монтикола. Конечно, потому, что я был единственным человеком в той компании, который не имел привычки убивать людей, бросивших им вызов или оскорбивших их. Велика вероятность, что, если бы я не вмешался, тот священник умер бы. Колесо Фортуны.

Несколько дней спустя на перекрестке между широкой дорогой с севера и дорогой, идущей с востока на запад, по которой ехали мы, чтобы попасть в Бискио, нам повстречался второй сын Пьеро Сарди из Фиренты, разодетый в золото и серебро. Он путешествовал с показной роскошью, в сопровождении эскорта из ста человек в пышных нарядах. С ним были трубачи и барабанщики, и самый прекрасный конь, какого я видел в жизни; его вели в поводу, а не под седлом.

Был там и еще один человек.

В Фиренте все считали, что Антенами Сарди – не самый способный член влиятельного семейства банкиров, негласно управляющего городом, но зато он человек забавный . Все о нем так отзывались, хотя никому не приходило в голову сказать подобное о его отце или брате, Версано.