Гай Кей - Блеск минувших дней [litres]

Ему нужны были деньги, немедленно, и лучше всего серали. Валюта Серессы верховенствовала в нашем мире, но подошли бы деньги любого из крупных городов, если знать курс обмена, а командиры наемников всегда его знали.

Я многое узнал в тот день о вещах, которых не касались в школе Авеньи или в текстах тракезийских философов и стихах Эспераньи, которые мы учили.

Это было похоже на военную кампанию. Сначала три человека, в том числе Гаэтан, которому Теобальдо доверял больше всех, ушли, чтобы узнать две вещи: какие шансы на выигрыш дают «жучки» для разных типов пари, и принял ли кто-то из них крупные ставки на победу района Сокол.

Затем ушла Джиневра со своей охраной. Мы, все остальные, остались дома. Некоторые переоделись. Нужно было найти еще рубашки, поскольку не всем они вполне подошли по размеру.

Теобальдо в приемной на первом этаже ходил взад-вперед. В тот день в нем чувствовалась нечто вроде радости, я это помню.

Вернулась Джиневра. Вернулись первые трое, отправленные на разведку.

Он выслушал их доклады и взял у нее деньги. Записал цифры, обдумал их и отдал короткие приказы.

По-видимому, многие действительно делали ставки на коня и наездника района Сокол. Ни одна ставка не была крупной, но пари заключались во многих лавках и палатках. Именно этого Монтикола и ожидал, как я понял, и мы должны были сделать так же. Слишком большая ставка привлекла бы внимание – особенно ставка на невезучий район, да еще с женщиной-наездницей, – и тогда остальные тоже начали бы менять ставки.

Пари должны были выглядеть легкомысленными, как будто их заключили пьяные люди ради шутки. Нам велели говорить, что если девушка выиграет, то мы подарим ей такую ночь наслаждений, какой она не знала ни с одним возлюбленным, и все в таком же роде.

Я этого не стал говорить.

Более того, делались новые ставки – и делали их люди Фолько, – на то, что конь района Сокол финиширует в первой тройке, но не станет победителем.

Такое пари называлось «триана». Ставки на то, что конь района Сокол победит в скачке, были тридцать пять к одному, и это показывало, каким невероятным считали такой исход. На триану ставки были всего лишь семь к одному. Что-то странное происходило во время этих скачек. Кони сталкивались друг с другом, налетали на деревянные стенки, возведенные на площади. Какой-то район мог оказаться третьим, если наезднику хотя бы удастся выжить в этом хаосе. Ни славы, ни парада – но люди, поставившие деньги на того, кто придет третьим, были счастливы. Я узнал, что можно держать пари на то, наездник какого района упадет первым, или сколько всего их упадет, и даже – погибнет ли кто-то из них. Люди ставили деньги на последний вариант против наездника того района, который они больше всего ненавидели.

Очевидно, такова была традиция.

Мы вышли сразу после полудня, в ветреный, солнечный день, и разошлись в разные концы города. Я делал ставки и собирал клочки бумаги в их подтверждение весь день. Маленькие суммы, один или два сераля, пять (не такая уж маленькая сумма) – пару раз у более крупного прилавка или в лавке. Мы ставили на триану, но Теобальдо решил, что каждая пятая ставка, сделанная каждым из нас, должна быть на победу района Сокол.

Фолько этого не делал, и я гадал почему, а потом спросил об этом Монтиколу перед тем, как уйти.

Герцог поднял на меня взгляд. Он стоял у стола, изучая листы бумаги, сплошь исписанные цифрами.

– Дочь Ариманно Риполи из Мачеры не станет участвовать в скачках, чтобы прийти третьей. Она делает это для Фолько, но и для себя тоже. Это, может, и неестественно, но… что-то такое в ней есть, иначе она бы никогда на это не пошла. Возможно, нам ее не понять, но это не помешает мне заработать состояние на Адрии Риполи. И при ставке тридцать пять к одному я могу это сделать. А наш осторожный друг Фолько не заработает.

Именно этот последний довод, понял я, пока ходил по улицам, руководил им. Он сможет. А Фолько не сможет.

Я гадал, не в первый раз, какая история скрывается за этим, за слухами. Многие наемники, да все они, могли сражаться на противоположных сторонах, а потом оказаться на одной во время следующей кампании. Так велись войны в Батиаре. Но только не эти двое. Как ненависть к другому человеку начинает так много определять в твоей жизни?

Я весь день думал об этом и об Адрии, пока ходил по Бискио, а солнце то пряталось в облаках, то снова появлялось, пока не закатилось и не начали зажигаться лампы, и фонари, и факелы в кронштейнах на стенах. В какой-то момент я понял, что знаю – или мне это только показалось – что-то такое, чего не знает Теобальдо Монтикола.

Возможно, я был слишком уверен в себе, возможно, немного безрассуден, но у последних четырех больших прилавков, где принимали ставки, я поставил двадцать сералей моих собственных денег, по пять у каждого прилавка, из кошелька, висящего у меня на шее, на то, что Адрия из Мачеры придет к финишу в первой тройке на скачке в Бискио завтра утром. Пари «триана». Не на победителя.

«Если когда-нибудь станет известно, кто я такая, я больше не смогу ничем таким заниматься» – так она мне сказала, вот что я знал.

Каждый из четырех мужчин, сидевших за столами и принимавших мою собственную ставку, пристально и внимательно на меня посмотрели. Я был молод, но ставил значительную сумму в пять сералей, не говоря уже о том, что делал такую глупую ставку. Двое сказали это почти одинаковыми словами, один с ухмылкой, второй серьезно:

– Она не станет трахаться с тобой только за то, что ты на нее поставил. Она даже никогда не узнает твоего имени.

Это была правда, она не знала моего имени, и это все еще меня беспокоило.

Ребячеством было даже думать об таком, ведь у меня имелись проблемы посерьезнее.

Первая их них заключалась в том, что я становился – сейчас, сегодня – на сторону Волка Ремиджио. Все, что я делал, имело целью обеспечить его триумф над Фолько – и Адрией. Я сделал выбор, когда увидел ее в святилище и сообщил об этом Монтиколе. Это было мое собственное решение, не неизбежность, к которой меня принуждала жизнь. Колесо Фортуны, конечно, вращается, но и ты действуешь или не действуешь – в зависимости от того, куда оно тебя несет.

Благодаря своим поступкам я получил предложение поехать в Ремиджио, служить там во дворце. У меня есть один день на решение. День! При том, что я все еще хранил воспоминание о лестничной клетке в Милазии, о руке, обнявшей мою шею, шутку в темноте насчет поцелуя без яда. И воспоминание о другой ночи там, об убийстве человека в его постели, о том, как я шепнул ему имя своего друга, чтобы тот, кого я собирался заколоть кинжалом, знал, почему он умирает. Это было откровенное убийство. Выбор, который мы делаем. Личность, которой мы становимся.