Гай Кей - Блеск минувших дней [litres]

– Я также… – Теперь она казалась смущенной. Она откашлялась и сказала, или попыталась сказать: – Я должна вас предупредить, что я… что я никогда… мы не можем…

– Мы не можем заняться любовью, – сказал я, – потому что вы никогда этого не делали и не должны забеременеть.

– Да, – подтвердила она. Голос ее звучал едва слышно. – Дело в этом. Да. Спасибо.

– А вопрос?

Она опустила голову, подняла ее снова.

– Есть все-таки… то есть существуют… – Она неожиданно выругалась, как солдат, потом продолжила: – Вы умеете доставить женщине удовольствие по-другому?

И, как я вспоминаю сейчас, оглядываясь назад, мне показалось в тот момент, будто поток света залил комнату. Я посмотрел на нее и осторожно ответил:

– У меня есть кое-какие идеи. И я готов учиться.

Это почти пугает – то, как ее возбуждают его слова. Она больше не ощущает усталости.

Адрия произносит, заставляя голос звучать спокойно, хотя это требует усилий:

– В таком случае я думаю, что вы должны меня поцеловать.

Ей кажется, что он дрожит. Адрия знает, что она сама дрожит. Он делает к ней шаг и останавливается. Она понятия не имеет почему, ей не хочется, чтобы он останавливался. Но теперь он улыбается мягкой улыбкой. Он немного выше ее ростом. Они одни в комнате с кроватью, в этот день, когда она завоевала славу на скачках в Бискио. А он полгода назад спас ей жизнь.

– У меня тоже есть вопрос, если позволите. – Пауза. – Вы умеете доставлять удовольствие мужчине?

Это танец. Танец, который был хорошо известен дома и при дворе. Она сопротивлялась ему, как образу жизни, уехала в Акорси, желая совсем другой жизни, но она хорошо его знает, этот танец, и он не всегда бывает неприятным, решает Адрия.

Она серьезно отвечает:

– У меня есть кое-какие идеи. И я готова учиться.

И она сама делает шаг вперед, обвивает руками его шею и прижимается ртом к его губам. Теперь это безопасно – и опасно.

Философы писали о том, что время не д о лжно рассматривать, как постоянно текущее, о нем можно сказать, что оно ускоряется или замедляется, даже застывает на месте. Я был совершенно согласен, когда мы с Адрией Риполи сплетались телами на кровати в гостинице неподалеку от Бискио, что все это мысли очень мудрые, достойные размышления и сопоставления.

Но тогда мне было не до них.

Я сознавал, что мир по-прежнему существует за пределами этой комнаты и мне придется вернуться в него, что меня выбросит в него, что я продолжу свою жизнь, буду принимать решения в яростном мире. И что в эту жизнь, мою жизнь, не будет – не может быть – включена эта женщина и то, что я испытывал, что чувствовал по отношению к ней – как это ни невероятно – с той встречи в Милазии полгода назад.

– Ты, наверное, был очень хорошим учеником в Авенье, – сказала она.

Мы какое-то время молчали, только дышали. Ее рука лежала на моем бедре.

– И ты это говоришь, потому что?..

– Потому что ты быстро учишься, синьор Черра.

– Тогда нас здесь таких двое, – ответил я. – Если мне позволено это сказать.

Она рассмеялась.

– Тебе позволено.

– Полагаю, человека могут убить только за то, что он прикоснулся к тебе.

– Значит, этот человек должен очень сильно захотеть прикоснуться ко мне.

– Да, – согласился я.

Ее смех снова зажег во мне желание. Хотя его и не нужно было особенно разжигать. Я поднес ее руку к своим губам, поцеловал ладонь, пальцы. Потом спустился ниже на постели, которая была очень просторной – на ней могли бы спать четыре человека; вероятно, так и случалось многими ночами в загородной гостинице.

Я поцеловал ее груди, спустился вдоль живота и поцеловал там. Провел губами по шраму на ее бедре. Позволил пальцам соскользнуть в пространство между ее ногами и двигаться по кругу, как она только что научила меня. У нее вырвался чудесный звук, что-то между вздохом и мольбой. Я соскользнул еще ниже и проник туда ртом.

– Данио, тебе не обязательно делать это снова, – прошептала она.

Я приподнял голову. Она смотрела на меня вдоль своего тела. Ее соски стали твердыми, как незадолго до этого.

– Ты не хочешь, чтобы я это делал? – спросил я.

– Ты не хочешь, чтобы я это делал? – спрашивает он, и она понимает, что он ее дразнит, и это… это…

– Я этого не говорила, – слышит она свой шепот. – Милостивый Джад, я этого не говорила.

Он смеется, нежно, тепло, потом делает еще много всего другого, и она слышит свое собственное дыхание, собственный голос, который произносит слова, которые ей срочно нужно произнести, какими бы бессвязными они ни были.

После, когда она чувствует, что снова в состоянии справиться со своим дыханием и со своим телом, он опять подтягивается вверх на постели, и она позволяет своей руке прикоснуться к нему будто бы нечаянно и чувствует, к своему удовольствию, как он возбуждается снова.

Она исследует его, только одним пальцем; вниз, и опять вверх, и, очень медленно, снова вниз.

Он произносит с легким отчаянием:

– Тебе не обязательно… не обязательно…

Она даже не удостаивает ответом такое лицемерие – в свою очередь сползает вниз по постели вдоль его тела.

– Ты меня прикончишь, – слышит она его голос и невыразимо довольна миром в этот момент, даже чувствуя то, что нависает над ними сейчас – всегда, – подобно силуэту, тени, куда не проникает солнечный свет.

«Мы такие, какие мы есть, и мир таков, каков он есть», —сказала она недавно, когда они еще стояли, не соприкасаясь, еще не были на этой кровати.

Она хочет ощутить его внутри себя и понимает, что не может этого сделать. Это закончится точно так же, как закончится время ее службы у Фолько д’Акорси. Когда его тело перестает содрогаться, она говорит:

– Никогда не забывай этого. Я обещаю, что никогда не забуду.

Она видит, как он качает головой. Кажется, он пытается вернуть себе способность говорить.

В конце концов он произносит:

– Я не смогу. Я… заклеймен тобой, Адрия.

Он в первый раз произносит ее имя. И что за мысль? Что за прекрасная, печальная мысль?..

Почему радость всегда переплетена с печалью? – думает она. Почему жизнь всегда должна быть такой?

Она снова передвигается вверх и снова целует его. В конце концов, хоть не сразу, они встают, и Гвиданио одевается (она нет) и идет к двери, а она провожает его – высокая, удовлетворенная, роскошно нагая, и они вновь целуются там, у порога, медленно и сладко, а потом он выходит за пределы ее комнаты, в мир, который – всегда – таков, каков он есть.

И, словно в доказательство этого, через очень короткое время она слышит громкие голоса в коридоре, потом опять раздается стук в дверь и голос, ей незнакомый. А вскоре после этого – голос, который она знает.

Хозяин гостиницы «Пушечный колокол» (это название имеет долгую историю, большая часть которой утеряна) был тощим мужчиной с унылым лицом, а вовсе не тучный, веселый сельский трактирщик, которого ожидаешь встретить в подобном месте. Он привык к тому, что все советуют ему развеселиться, но не видел никаких поводов для веселья.