Кара Барбьери - Король гоблинов [litres]

– А вот я поддерживаю короля гоблинов, – заявил Роуз. – И тоже предпочел бы встретиться с огромными волками.

– Куда подевалась твоя тяга к приключениям? – поинтересовался Сеппо, с хищной ухмылкой рассматривая водную гладь, ничуть не обескураженный предстоящим испытанием.

– Милый, – фыркнул Роуз, – мне кажется, ты путаешь понятия. Тяга к приключениям отличается от самоубийства. Уверен, ты также счел бы забавным потыкать палкой спящего дракона, чтобы проверить его реакцию при пробуждении, или спрыгнуть в темную пропасть, откуда доносится подозрительный шум. – Он сложил руки на груди и добавил: – Но я тебя люблю, а потому отправлюсь следом, куда бы ни вела судьба.

Я обратила внимание, что Сорен зачарованно таращится в воду.

– Ты видишь лица? – спросил он.

– Какие еще лица? – удивилась я.

– Наверное, просто льдины на воде, – Сорен тряхнул головой. – Показалось. Итак, чем быстрее пересечем реку, тем лучше. Идем вереницей, держимся вместе. Все умеют плавать?

– Насчет меня и Сеппо ответ ты уже знаешь, – заметила я, заставив лидера группы нетерпеливо вздохнуть.

– Я тоже прилично держусь на воде, – отозвался Роуз. – Соревнования вряд ли выиграю, но утонуть не утону.

Сорен кивнул, приблизился к натянутой на клиньях веревке, недовольно покосился на вбитый в берег железный упор и сделал шаг с илистого песка в темную воду. Зайдя в реку по грудь, начал задыхаться, отчего и я ощутила нехватку воздуха в легких, но быстро оправился и продолжил путь сквозь льдины, крепко держась за бечевку.

Поплыв, Сорен периодически погружался и выныривал, отплевываясь и тяжело дыша, подтягиваясь вдоль натянутой веревки. Когда он находился уже на середине реки, Диаваль махнула Розамунду. За ним последовал Сеппо. У обоих гоблинов на холодную воду возникла одинаковая реакция: вены выступили так, что едва не лопались, и парням стоило огромных усилий не принять истинный облик. Однако этого следовало избежать, если они не хотели порвать когтями и клыками веревку. Даже то, что Сеппо являлся полукровкой, его не спасло.

Я наблюдала за переправой и вскрикнула, когда Сорен потерял опору и ушел под лед. Под поверхностью тело гоблина казалось темной тенью, пока он не вынырнул, руками и ногами цепляясь за веревку, точно от этого зависела его жизнь. Возможно, так и было. Я знала, что должна ждать, когда Диаваль велит мне заходить в воду, но тут заметила нечто такое, что забыла обо всем. К Сорену тянули когти какие-то мерзкие твари. Похоже, они состояли из речной пены, а лица им заменяли куски льда. Эти существа пытались утащить жертву вниз, не дать вздохнуть, а Сеппо и Роуз находились слишком далеко и сами боролись с течением, так что не могли помочь Сорену.

Оставалась я. Диаваль что-то кричала, вероятно, предупреждала или беспокоилась, но ее слова, казалось, доносились издалека, потому что для меня сейчас имело значение только одно: Сорен. Сорен. Сорен. Сорен.

Только его жизнь была для меня важна.

В него вцепились бледные руки и потащили, потянули под воду, пока он не отпустил спасительную веревку.

Я прыгнула в ледяную реку.

Когда я впервые оказалась в Пермафросте, то подумала, что никогда так сильно не мерзла. Затем из более южных областей мы направились с Сореном в его северное поместье. И снова меня посетила мысль: холоднее быть не может. Но погружение в ледяную воду реки мертвых доказало, насколько я ошибалась.

От шока сдавило грудь, и я вынырнула на поверхность, задыхаясь и ощущая приступ паники. Вот только времени паниковать и барахтаться не оставалось. Способности оленя говорили мне, что Сеппо и Роуз тоже с трудом справляются, но положение Сорена было по-настоящему серьезным. Речная тварь удерживала его под водой, не давая набрать воздух в легкие, стараясь утопить.

В ледяной стремнине гоблину не мог помочь ни один из клинков, ни его собственный, ни мой. Но я никому и ничему не позволила бы отнять у меня любимого, а потому глубоко вдохнула и нырнула, благодаря всех богов, что научилась отлично плавать еще в детстве. Глаза приходилось через силу держать открытыми, чтобы разглядеть происходящее, несмотря на жжение.

Проведя всю молодость на морском побережье, мне не раз доводилось испытывать неприятное ощущение от соленой воды, попавшей в глаза, но никогда так сильно, как в этой реке. Хотя на вкус она определенно казалась пресной. Интересно, давала ли она начало всем другим озерам и ручьям? Но времени рассуждать об этом не было: несмотря на сильное течение, увлекающее все дальше, я достигла дна и впилась в илистую почву, упрямо подтягивая себя к силуэту Сорена, которого удерживала белесая тварь, не обращая внимания на ранившие пальцы заостренные камни и сорванные ногти. Затем бросилась на существо, не слишком понимая, что собираюсь делать, но намереваясь причинить ему как можно больше боли. К удивлению, мне легко удалось оторвать напавшую тварь от Сорена, и он тут же всплыл на поверхность, чтобы глотнуть благословенного воздуха. Я же планировала обрушить на пойманного монстра всю свою ярость. Однако заметила его, вернее, ее лицо и застыла. Время словно замедлилось, несмотря на бушующие вокруг течения и водовороты.

Пленница в моих руках выглядела совсем юной, а из ран на ее теле текла голубая кровь, видимо, причиняя сильные страдания. Я ощущала боль противницы точно свою собственную. В голове проносились чужие воспоминания, хотя бледная девушка не открывала рта.

В ее дом ворвались мужчины одного из соседних кланов, сожгли всю деревню, а женщин и детей обрекли на участь, что была хуже смерти. Моя молчаливая собеседница шла тогда среди остальных рабов, безучастно глядя вперед и баюкая на руках тяжелый сверток. Лишь опуская на него глаза, она казалась почти живой. Но тут пленница резко остановилась и принялась лихорадочно разворачивать пеленки, чтобы холодный воздух разбудил ребенка. Но он уже оказался окоченевшим. Мертвым. Ее невинный, болезненный сын не выдержал тягот ужасного перехода. Шанс на жизнь отняли у младенца в тот момент, когда сгорела деревня.

Тогда девушка зарыдала и повалилась на землю вместе с телом ребенка, вырывая на себе волосы. Оставался лишь этот способ показать миру свое горе, ведь угля, чтобы зачернить лицо, или ножа, чтобы нанести раны, достать было невозможно. В их племени погребальный ритуал обязывал обезобразить тех, кто потерял близких. Это демонстрировало глубину горя от смерти любимых. Обычно резали щеки или кожу на руках, размазывали по всему телу грязь и красную краску, которая не смывалась неделями.

Так погибшим давали понять, что их помнят, их любят. А рабыня не могла сделать даже этого. Ее вздернул на ноги один из захватчиков, толкнул вперед, а тельце ребенка отшвырнул прочь. Молодая мать заплакала, но лишь получила еще один тычок, и вынуждена была поплестись дальше, оставив мертвого сына позади.