Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Толпа набросилась на отряд, и в течение нескольких мгновений он был побежден, разбит на отдельные сражающиеся сгустки. Эсменет даже почувствовала, как ее хватают чьи-то руки. Ее платье было разорвано от плеча до локтя. Безымянный капитан заорал, его тренированный в бою голос прозвенел сквозь шум, приказывая инчаусти обнажить мечи. Крепко зажатая в затянутых перчатками руках, она видела, как солнечный свет мерцает на первых поднятых клинках, видела, как кровь поднимается сверкающими алыми нитями и бусинами…

Крики превратились в вопли.

Осажденная рота возобновила наступление, теперь скользя по крови. Ксотеи поднялся над ними, черный и неподвижный. И откуда-то она знала, что ее шурин ждет ее в прохладном сумраке за позолоченными дверями…

Святой шрайя Тысячи Храмов… Убийца ее сына.

Все это время, начиная с убийства Имхайласа, с которым так легко разделались, несмотря на его высокое положение, и заканчивая лестницей Ксотеи, она пребывала в каком-то трансе. Ее тело как-то двигалось, она каким-то образом куда-то плыла. Даже борьба с буйной толпой, которая несколько раз срывала с нее одежду и бросала ее на колени, происходила как будто где-то вдалеке.

Все это почему-то казалось нереальным.

Но теперь… Ничто не могло быть более реальным, чем Майтанет.

Она подумала о том, как ее муж обращался с королями-ортодоксами, попавшими в его власть: с графом Осфрингой из Нангаэля, которого он ослепил, а затем голым заколол перед самыми южными воротами Мейгейри, с Ксиноясом из Анплея, которого он выпотрошил на глазах у его визжащих детей. Милосердие ничего не значило для Келлхуса, если только он не использовал его для каких-нибудь своих запутанных целей. А учитывая суровость империи, жестокость, как правило, была более эффективным инструментом.

Ее шурин тоже был дунианином… То, что произошло потом, полностью зависело от ее пользы, а с императрицами, особенно теми, кого приходилось дискредитировать ради власти, редко поступали милосердно.

Осязаемый ужас. Ее тело застонало, словно пытаясь освободиться от самого себя.

Она была близка к смерти. После всего, что она видела и пережила… Она думала о своих детях, о каждом из них по очереди, но могла представить их лица только такими, какие были у них в раннем детстве, а не такими, какими они стали теперь.

Один лишь Кельмомас твердо стоял перед ее внутренним взором.

Она с трудом могла взбираться по ступенькам: ее закованные в кандалы ноги едва справлялись с каждым подъемом. Она слышала бунтовские речи позади себя, чувствовала и пылкость тех, кто ее любил или ненавидел, и распутство любопытных. Она споткнулась, и ее левая рука выскользнула из хватки шедшего рядом рыцаря. Ее запястья были прикованы цепью к талии, так что, оторвавшись от своего конвоира, она упала лицом вперед. Ее голени заскользили по неровным краям, она ударилась ухом и виском об один из них. Но она не столько чувствовала свою оплошность, сколько слышала, как это отражается в толпе позади нее: тысяча задыхающихся легких, тысяча гортанных хохочущих в ликовании голосов – Момемн и все его ревущие капризы, осуждающие ее унижение.

Она ощутила вкус крови.

Двое инчаусти, позволивших ей упасть, с ужасающей легкостью подняли ее на ноги. Подхватив ее подмышки руками в перчатках, они пронесли ее оставшуюся часть пути. Что-то оборвалось в ней, что-то такое же глубокое, как сама жизнь.

И те, кто наблюдал за ними, увидели, что святая императрица Трех Морей была, наконец, низложена.

Огромные железные ворота Ксотеи медленно захлопнулись за ней. Она смотрела, как продолговатый луч света, упавший на пол, сжался вокруг ее хрупкой тени, а затем лязгающие двери закрылись во мраке.

Звон в ушах. Темнота вокруг. Какой-то запах духов, влажный, как цветы, подвешенные в подвале. Из огромной каменной кладки, окружавшей ее, доносился шум, бесконечный грохот. Она знала, что за циклопическими стенами ярко светит мир, но у нее было ощущение, что она стоит в океанской пещере, в месте, настолько глубоком, что свет туда не попадает.

Она зашаркала из прихожей по молитвенному полу к огромному пространству под центральным куполом. Тяжесть цепей сковывала ее движения, заставляя ее прилагать жгучие усилия от простой ходьбы. Колонны взмыли ввысь. Колеса с фонарями свисали с цепей по всему интерьеру, создавая подвесной потолок из круглых огней. Веер слабых теней следовал за ней, пока она ковыляла, дребезжа цепями при каждом шаге.

Алтарь размером с небольшую баржу возвышался над полом под высоким куполом. Она оцепенело смотрела на арку идолов, выстроенных на нем: слабый Онхис, свирепый Гильгаол, похотливая Гиерра, пухлая Ятвер и другие, десятая часть Сотни, самые старшие и могущественные, отлитые из золота, сияющие и безжизненные. Она выучила их имена по лицу своей матери, по душам, которые соединяли все души. Всю свою жизнь она знала их, боялась и обожала. И она молилась им. Она обхватила руками колени, всхлипывая и называя их имена…

Широкоплечего мужчину, который стоял на коленях в молитве под ними, она знала меньше половины своей жизни – если вообще знала его. Но она знала его достаточно хорошо, чтобы понять, что он никогда не молился. Никогда не делал этого искренне.

Анасуримбор Майтанет, святой шрайя Тысячи Храмов. Он повернулся в тот же миг, когда она остановилась внизу, удерживая на ней свой монолитный взгляд. Он был одет с полным церемониальным великолепием, в замысловатые одеяния, закрывающие его плечи и ниспадающие вниз двумя длинными языками с золотыми кистями. Он позволил своей бороде отрасти, так что заплетенные из нее косы веером рассыпались по его ритуальной нагрудной пластине. Они, казалось, испачкали белый войлок его одеяния там, где соприкасались с ним, как будто он использовал более дешевую краску, чем обычно, чтобы скрыть их истинный светлый цвет. Его волосы блестели от масла, делая его похожим на одного из окружавших его идолов.

Она вздрогнула от глубокого баса его голоса.

– Офицеры, которые тебя избили, – сказал он. – С них уже сдирают кожу, пока мы тут разговариваем. Еще несколько человек будут казнены…

Он казался искренне извиняющимся, искренне разъяренным…

Именно поэтому она знала, что он лжет.

– По-видимому, – продолжал он, – они думали, что, задержав тебя без ведома тех, кто лучше их, они заслужат себе еще более громкую славу в этом мире. – Его взгляд был одновременно мягким и безжалостным. – Я предложил им попробовать следующий.

В течение нескольких долгих мгновений она не говорила и не дышала. Ей хотелось закричать: «Мой муж! Неужели ты не понимаешь? Келлхус увидит, как тебя выпотрошат!» – только для того, чтобы обнаружить, что она не может высказать свое возмущение из-за какого-то извращенного рефлекса.