Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Ты хочешь сказать, что я должна бежать из Момемна! Да еще и на невольничьем корабле!

Имхайлас стал осторожен, как он всегда делал, когда говорил о ее более диких надеждах.

– Я не говорю, что вы должны бежать, ваша милость. Я говорю, что у вас нет выбора.

– Как я могу надеяться вернуть мантию, если…

– Будете заключены в тюрьму или мертвы? – прервал ее экзальт-капитан. Она прощала ему эти мелкие прегрешения не только потому, что у нее не было выбора, но и потому, что знала, как властители, подвергающие цензуре своих подчиненных, быстро становятся своими злейшими врагами. История высоко подняла их трупы.

– Пожалуйста… – настаивал Имхайлас. – Немногие знают пути империи лучше вас, ваша милость. Здесь власть Майтанета абсолютна – но не в других местах! Во многих из великих фракций неспокойно – почти половина империи балансирует на грани открытого восстания… Вам нужно только захватить эту половину!

Она понимала силу его аргументов – не проходило и дня, чтобы она не перечислила всех тех, кому могла бы доверять. Дом Нерсея, в частности, в Аокниссе. Конечно, она могла рассчитывать на то, что королева Мирамис – племянница Саубона и жена Пройаса – по крайней мере, предоставит ей убежище, если не будет защищать интересы ее семьи. Иногда, когда она закрывала глаза, ей казалось, что она слышит смех ее детей, Мемпора и Аталы, чувствует запах соленых ветров Конрии…

– Все, что вам нужно сделать, – это найти какое-нибудь безопасное место, – настаивал ее экзальт-капитан. – Там, где вы сможете установить свой штандарт и призвать тех, кто останется вам верен. Они придут к вам, к вашей милости. Они придут к вам тысячами и положат свои жизни к вашим ногам. Поверьте мне, пожалуйста, ваша милость! Майтанет боится этой возможности больше всех остальных!

Она уставилась на него, приоткрыв глаза, чтобы не сморгнуть слезы.

– Но… – услышала она свой собственный тихий, жалкий голос.

Казалось, Имхайлас тоже готов был заплакать из-за нее. Он посмотрел вниз, и какая-то часть ее души в панике забурлила. Он знал, что она отказалась от всякой жажды власти, что она действительно потерпела поражение, но причина этого была не в Майтанете, а в потере ее маленького мальчика…

Покинуть Момемн означало бы покинуть Кельмомаса – а этого она никак не могла сделать.

Бросить еще одного ребенка.

Эсменет знала, что Нари делает это не только для того, чтобы завоевать его, но и чтобы досадить ей.

Воркование в темноте. Скрип свинченных деревянных частей кровати. Стон слившихся друг с другом чресел. Перехваченное дыхание, как будто каждый толчок был внезапным падением.

Он был мужчиной, сказала она себе: бесполезно просить лису сопротивляться кролику. Но Нари, она была женщиной – даже больше, она была шлюхой – и поэтому повелевала своим желанием так же, как плотники повелевают своими молотами. Если бы Эсменет услышала, как Имхайлас уговаривает ее, издевается над ней с той жестокой целеустремленностью, которая отличает похоть от любви, тогда она, возможно, поняла бы его. Но вместо этого она услышала, как Нари соблазняет его – как минимум тем же самым тоном, каким она обычно делала это каждый день. Девичьи надутые губы. Застенчивое поддразнивание. Неугомонность рук и ног, нетерпеливых для плотской борьбы.

Она слышала, как женщина, соперница, занималась любовью с лежащим между ними мужчиной для ее же пользы.

Оставь его мне, казалось, говорила девушка. Ты уже стара. Твой персик весь в синяках и гнилой. Твоя страсть дряблая и отчаянная… Оставь его мне.

Эсменет сказала себе, что это ничего не значит – просто переплетение теней в темноте, что-то такое, что едва ли реально, потому что этого почти не видно. Она сказала себе, что это был истинный мотив Имхайласа, главная причина, по которой он хотел, чтобы она бежала из города и бросила своего сына, чтобы он мог бросить Нари на произвол судьбы. Она говорила себе, что это просто наказание, что так судьба наказывает старых шлюх, которые столь тщеславны, что считают себя королевами.

Она говорила себе еще многое, пока ее уши напрягались, прислушиваясь: чмоканье губ, сжимающихся между вздохами, хлопковое прикосновение горячей сухой кожи к горячей сухой коже… вязкое хлюпанье от соприкосновения мокрого с мокрым.

И когда он застонал, святая императрица Трех Морей почувствовала, как он тверд и прекрасен на ней, как и должно было быть, почувствовала благоговейное прикосновение его цветочных лепестков. И она заплакала – приглушенными рыданиями, затерянными между порывами их страсти. Что же произошло? Какой ритуал она не довела до конца? Какое божество оскорбила? Что она такого сделала, чтобы ее так обижали, снова, и снова, и снова?

Кровать затрещала от сдерживаемого напряжения. То, что было томным, становилось грубым от сильной страсти. Нари вскрикнула и вскочила на возлюбленного Эсменет – теперь она казалась белой шапкой пены на завитке волны…

Оставь его мне!

И дверь с треском распахнулась, освещенная факелами. Люди в доспехах ворвались внутрь, разбудив изумленную тишину. Нари скорее подавилась, чем закричала. Ширму отбросило в сторону как раз в тот момент, когда Эсменет выскочила из-под одеяла. Мельтешение факелов. Ухмыляющиеся лица, сальные бороды в неверном свете. Рослые фигуры, затянутые в непробиваемые доспехи. Сверкающие клинки. Золотые Бивни, отпечатанные повсюду в затопившем все безумии.

И Имхайлас, обнаженный и воющий, с красивым лицом, искаженным беспричинной дикостью.

Какая-то тень схватила Эсменет за волосы, повалила ее на пол и рывком поставила на колени.

– Представьте себе! – заржал чей-то плотоядный голос. – Шлюха, прячущаяся среди шлюх!

Ее экзальт-капитан сражался в одиночестве, его палаш со свистом рассекал плотный воздух. Человек в доспехах упал, схватившись за горло.

– Отступник! – взревел Имхайлас, внезапно став бледнокожим варваром, каким он всегда и был. – Преда…

Один из рыцарей схватил его за талию и с силой повалил на пол.

Они набросились на него, колотя и пиная его. Один из них поставил его на колени, трое других принялись бить его по лицу железными кулаками. Она смотрела, как исчезает его красота, словно это была всего лишь кожа, обернутая вокруг керамики. Она почувствовала, как что-то первобытное поднимается из ее горла, услышала, как оно летит…

Рыцарь шрайи, схватив его за волосы, позволил ему шлепнуться на пол, пробив его череп. Она, казалось, не могла оторвать взгляда от провала, в который превратилось его лицо, настолько все это было жестоко и невозможно.

Этого просто не могло быть.

Визг Нари едва ли походил на человеческий. Он звенел на высокой ноте, искаженный безумием.