Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Мои… мои де… – вместо этого она начала кашлять и смаргивать слезы. – Где мои дети?

Ее лицо сморщилось от рыданий. Так долго… так долго она старалась… боялась…

Шрайя Тысячи Храмов навис над ней, его манеры были холодны и абсолютны.

– Империя разваливается, – сказал он почти бездонным для своей мудрости голосом. – Почему, Эсми? Зачем ты это сделала?

– Ты убил моего сына! – услышала она собственный крик.

– Ты сама убила своего сына, Эсми, не я это сделал. Когда ты стала руководить его покушением на мою жизнь.

– Я не делала этого! – воскликнула она, и ее руки бессильно опустились, насколько это позволяли цепи. – Мне только нужно было знать, скрываешь ли ты что-нибудь! Ничего больше. Ни больше ни меньше! Ты убил моего сына. Ты превратил это в войну! Ты!

Лицо Майтанета оставалось совершенно бесстрастным, хотя в глазах у него блеснуло что-то вроде настороженной хитрости.

– Ты веришь в то, что говоришь, – сказал он, наконец.

– Разумеется!

Ее голос звучал высоко и грубо под воздушным мраком куполов, сливаясь с белым шипением рева толпы.

Он пристально посмотрел на Эсменет, и у нее возникло странное ощущение, что она распахнулась настежь, как будто раньше ее лицо было закрытым ставнями окном.

– Эсми… Я ошибся. И в том, что, как я предполагал, было твоими намерениями, и в твоих способностях.

Она чуть не закашлялась от шока. Может быть, это какая-то игра? Ей казалось, что она смеется, хотя на самом деле она плакала.

– Ты решил, что я сошла с ума, да?

– Я боялся… – сказал он.

Шрайя Тысячи Храмов опустился перед ней на колени и поднес руку к ее окровавленной щеке. От него пахло сандалом и миррой. Он достал из-за пояса маленький грубо отлитый ключ.

Эсменет пошатнулась. Она полагала, что эта аудиенция будет не более чем пантомимой, церемонией, необходимой для того, чтобы придать ее неизбежной казни видимость законности. Она надеялась только бросить свой вызов и свою праведность в воздух между ними, туда, где память не могла бы потом отрицать этого.

Она забыла, что гордость и тщеславие ничего для него не значат, что он никогда не будет просто жаждать власти ради нее самой…

Что он – дунианин.

– Долгие ночи, Эсми… – сказал он, возясь с замком ее кандалов.

И это казалось безумием, отсутствием смущения или раскаяния – или любого другого признания абсурдности происходящего между ними. В каком-то смысле это было почти так же страшно, как и та гибель, которой она первоначально ожидала.

– Долгие ночи я размышлял о событиях последних месяцев. И вопрос был всегда один и тот же…

Один за другим он взламывал ее замки. Начал с запястий, а затем наклонился, чтобы освободить ее лодыжки. Она поймала себя на том, что вздрагивает от его мощной близости, но не телесной, а душевной, которая слишком долго делала из него объект ужаса, чтобы так быстро избавиться от своего отвращения.

– Каков план моего брата? – спросил он, продолжая работать. – Что? Он, должно быть, знал, что боги начнут выступать против него, что один за другим их далекий шепот укоренится в культах. Он, должно быть, знал, что империя рухнет в его отсутствие… Тогда почему же? Почему он доверил все это тому, в ком нет дунианской крови?

– Мне, – сказала она с большей горечью, чем намеревалась.

Некая необъяснимая волна поднялась от буйной какофонии за стенами, напоминая, что при всей необъятности храма это был всего лишь маленький карман мрака и тайны в мире солнечного света и войны.

Напоминая о людях, за которых они говорили, но на которых так редко обращали внимание.

– Пожалуйста, Эсми, – сказал он, вставая и глядя ей прямо в глаза. – Я тебя умоляю. Отбрось свою гордыню. Слушай так, как слушал бы твой муж, без…

– Предубеждения, – перебила его императрица, вытянув губы в кислую линию. – Продолжай.

Она осторожно потерла запястья, моргая, как если бы в глаза ей попал песок. Она никак не могла отделаться от потрясения и недоверия. Простое недоразумение? Так ли это было? Сколько людей погибло? Как много таких людей как… как Имхайлас?

– Из всех его инструментов, – сказал Майтанет, – я давно знаю, что невежество – это то, что он находит наиболее полезным. И все же я поддался тщеславию, которое терзает всех мужчин: я считал себя единственным исключением. Я, еще один сын Анасуримбора Моэнгхуса, тот, кто знает коварные пути убеждения… Путь уверенности – это просто иллюзия, порожденная невежеством. Я убедил себя, что мой брат выбрал твои руки, которые были слабыми и одновременно не испытывали особой охоты править, потому что он считал меня угрозой. Потому что он не доверял тому, куда Логос мог бы привести меня.

При всем смятении ее души эти слова горели особенно ярко – вероятно, потому, что она повторяла их с такой болезненной частотой.

– Так же, как он не доверял твоему отцу.

Серьезный кивок, полный признания.

– Да. Как и моему отцу… Возможно, даже из-за моего отца. Я подумал, что он мог заподозрить во мне остатки сыновней страсти.

– Что ты предашь его, чтобы отомстить за своего отца?

– Нет. Нет ничего более грубого, чем это. Ты была бы потрясена, Эсми, если бы узнала, как каприз и тщеславие искажают интеллект. Люди всегда бросаются в лабиринты размышлений не для того, чтобы заблудиться в погоне за истиной, а для того, чтобы скрыть свой личный интерес в тонкостях и таким образом сделать благородными свои самые грубые желания. Так алчность становится милосердием, а месть – справедливостью.

Как будто кто-то туго затянул шнурок на ее груди.

– Ты убедил себя, что Келлхус боится того же, что и ты?

– Да… – сказал он. – А почему бы и нет, когда люди так регулярно загоняют свой интеллект в ярмо корыстной глупости? Я наполовину человек. Но вот запрет… Вопросы, которые он поднимал, мучили меня, даже когда я действовал так, как, мне казалось, мой брат потребует от меня. Почему? Почему он запретил всякое общение между Великой Ордалией и Новой Империей?

Она взглянула на кандалы, брошенные у ее ног, и заметила капельку крови, стекающую с одного из пальцев.

– Потому что он боялся, что известие о раздоре ослабит решимость Ордалии.

Это, по крайней мере, было то, что она сказала сама… То, во что она должна была верить.

– Но тогда почему он перестал общаться? – спросил Майтанет. – Почему он лично отказался отвечать на наши просьбы? От брата. От жены…

Но она этого не знала. Святая императрица Трех Морей вытерла слезы, горевшие под ее веками, но грязь с ее пальцев только усилила это жжение.

– И тут меня осенило, – продолжал Майтанет, глядя в глубь закрытого ставнями храма. – Что, если он предвидел неизбежность краха своей империи? Что, если она обречена развалиться, кто бы ею ни управлял? Ты. Я. Телли…