Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Она пристально смотрит на него, не замечая, как ее ладонь скользит к животу.

Твой отец.

Она сильно закусывает губу – средство против тошноты.

Акхеймион едва мог поверить своему счастью.

До того как им попался на пути Кельмеол, он не осознавал, как мало верил в свою миссию. Со времен Марроу какая-то мятежная часть его души сомневалась, что он вообще переживет такое далекое путешествие. И казалось каким-то чудом, что люди могут переносить такие испытания в отсутствие веры, что дела, достойные удивления и песни, могут совершаться силой сомневающейся воли.

Будучи не в силах найти дорогу, артель брела по болоту, окруженная тучами комаров и кусачих мух. Некоторые даже вскрикнули от облегчения, когда, наконец, выбрались на твердую землю, навстречу ветру. После вахты Сарл казался больным оспой – он весь был покрыт множеством рубцов.

Кельмеол лежал перед ними. Местность была покрыта холмами, а трава была такой высокой, что казалась полем в Массентии, если не считать величественных остатков башен и храмов, видневшихся поблизости. Акхеймиону и раньше приходилось бродить по руинам древних городов, но никогда еще они не были такими огромными и древними. Сесватха прибыл в Кельмеол в 2150 году – еще один беженец после падения высших норсирайских народов. И хотя этим видениям в Снах было две тысячи лет, Акхеймион не мог отделаться от ощущения, что Кельмеол пал при его жизни, что он стал свидетелем этого удивительного уничтожения. С каждым брошенным на руины взглядом какая-то часть его хотела закричать от недоверия.

Когда-то там стояли могучие статуи-близнецы Аулианау – и смотрели на проходящие мимо процессии, на гавань и на бирюзовое море. Позже он увидел одну из огромных голов, выглядывающую из высокой травы, больше чем наполовину скрытую и все же выше человеческого роста. Гавань была поглощена колышущимися милями тростника, и сама ее форма не раз изменилась из-за ползучей земли и бега времени.

Когда-то побеленные отвесные стены очерчивали контур этого города. В некоторых местах от некогда знаменитых укреплений не осталось ничего, кроме насыпей, в то время как другие их фрагменты оставались на удивление нетронутыми – не хватало только отполированных бронзовых шипов, которые когда-то украшали зубцы.

Некогда тяжеловесные линии Мавзолея Науска нависали над меньшими строениями, созданными пленниками, над районом нижнего порта – места обнаженных клинков и грудей. Сейчас все еще можно было увидеть тыльные стены Науска, поднимающиеся подобно шелухе из руин фасада, построенные из черного камня, за исключением тех мест, где он был покрыт белыми и зелеными лишайниками. Маленькие же здания совершенно исчезли под развевающимися зелеными простынями.

А вон там был Хейлор, священный акрополь, где три предсказателя некогда читали будущее в крови оленей, возвышаясь, словно низко обрубленный пень, на фоне синей полосы Серишского моря. Цитадель была разрушена до основания. Дворец, в котором Сесватха укрылся от урагана, представлял собой не более чем пасть с разрушенными зубами за мраморными колоннами портиков.

Было принято решение разбить лагерь на разрушенном акрополе, где они могли бы защищаться от любых кланов шранков, разбросанных по болотам. В Космах они брели по тропе свободной шеренгой, теперь же рассредоточились по полям и шли неровными рядами. Они то появлялись, то исчезали вокруг остатков стен, архитектурных украшений, гор рассыпавшейся каменной кладки и квадратных колонн, упавших так давно, что земля вокруг них поднялась, чтобы охватить все, кроме их наклоненных венцов. В некоторых местах руины сгрудились достаточно плотно, чтобы полностью разрушить их строй.

Печаль нахлынула на старого волшебника, когда он шел и всматривался в окружающий пейзаж – скорбь, которая обладала воздушными объятиями предчувствия. В потерях и разрушениях была поэзия, мудрость, которую понимали даже дети и идиоты. Какое-то время его мучило жуткое ощущение, что он идет по одной из великих столиц Трех Морей, что это развалины Момемна, Каритусаля или Инвиши и что они – последние люди, тринадцать вместо ста сорока четырех тысяч, о которых ходили легенды, и что сколько бы они ни путешествовали, сколько бы горизонтов ни пересекали, все, что они найдут, – это сажа и битый камень.

Мир стал странным от одиночества. И тихим, очень тихим.

Насекомые жужжали, летая туда-сюда. Комки пуха щекотали спины под воинствующими порывами ветра.

Не раздумывая, маг потянулся к руке Мимары, не отвечая на ее удивленный взгляд.

По счастливой случайности он оказался рядом с Галианом и одним из оставшихся Каменных Ведьм, обездоленным тидоннским таном, Тюборсой Хурмом.

Хурм был, пожалуй, самым странным из Каменных Ведьм как по внешнему виду, так и по поведению. Во-первых, он продолжал бриться еще долго после того, как даже Галиан оставил в покое свой голый подбородок. В конце дневного перехода, когда его собратья едва могли говорить от усталости, он начинал точить свой кинжал, узкий, как рыбный нож, чтобы использовать его для бритья щек с первыми лучами солнца. Очевидно, это был своего рода ритуальный протест среди обыкновенно длиннобородых тидоннцев, способ заявить о краже своей чести.

В любом случае это говорило о выносливости этого человека: даже без квирри он, казалось, не испытывал особых трудностей, чтобы идти в темпе артели. Он отличался худощавым телосложением с мощными плечами, постоянно наклоненными вперед, как будто все время находился в ожидании спринта. Его лицо, остававшееся румяным даже в вечном полумраке Косм, было похоже на внешний изгиб лука, с близко посаженными глазами и крошечным, даже женственным ртом под акульим плавником носа.

Галиан приставал к нему с расспросами о Каменных Ведьмах и о скальперах, которых они грабили и убивали, – нескромная тема, даже учитывая грубые стандарты этой работы.

– Гали… – Акхеймион услышал предостерегающий шепот Покваса.

Бывший солдат хмуро посмотрел на возвышающегося рядом зеумца.

– Я хочу знать, что движет человеком, когда он убивает себе подобных, хотя на горизонте в это время громоздятся голые, – сказал Галион.

– Скальпы, – ухмыльнулся Хурм. – Таможня рассчитывается за них. Она не делает различий между такими, как ты, и такими, как я.

– Я не понимаю, – сказал Галиан, понизив голос в притворной осторожности. Где-то, каким-то образом, понял Акхеймион с немалой тревогой, этот человек перестал бояться их капитана. – Награда – священна, ведь так?

– Ну да, священна, и что?

– А какой еще она может быть?

Флегматичное фырканье.

– Золото, – сказал Хурм, выплюнув струю мокроты. – Золото для медовухи. Золото для тушеной свинины с луком… – Его свиноподобный взгляд перебегал с места на место, а затем остановился на Мимаре, оценивая ее с какой-то липкой злобой. Его губы раздвинулись, обнажив гнилые зубы. – Золото для красивых, очень красивых персиков.