Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Друз еще раз извинился, но лишь в той мере, насколько это было уместно между господином и рабом. Как ни странно, он стал ценить джнанский этикет, который так презирал, путешествуя по злачным местам Трех Морей. Потом он стоял там, наблюдая, как принадлежавший ему человек снова и снова промывает левый глаз, чувствуя себя виноватым и обиженным одновременно. В конце концов, он хотел помочь этому человеку…

Гераус повернулся к нему, печально покачал головой и похвалил за сверхъестественную меткость. Смутный гнев Акхеймиона испарился, как всегда бывало перед лицом неумолимого добродушия этого человека. А потом, как ни странно, он уловил запах пустыни, как будто где-то сразу за древесными ширмами, ограждавшими его башню, он мог увидеть дюны могучего Каратая.

И вот так она была прощена… Эсменет – блудница, ставшая императрицей.

Онемев до кончиков пальцев, Акхеймион вернул топор на место.

– Лучше прислушаться к богам, – одобрительно сказал Гераус.

Конечно, привычки, как блох, не так уж легко убить, особенно привычки мысли и страсти. Но тем не менее она была прощена. Даже если он не перестал обвинять ее, она получила прощение.

И каким-то образом, прогуливаясь с бандой убийц по пустому сердцу мертвой цивилизации, волшебник сумел объяснить это Мимаре.

Он рассказал ей об их первой встрече, о том, как непристойно ее мать разговаривала с ним через окно.

– Эй, айнонец! – крикнула она сверху вниз. В Сумне существовал обычай называть всех бородатых иностранцев айнонцами. – Человеку, который так распух, нужно расслабиться, иначе он лопнет…

– В те дни я был довольно толстым, – сказал он, отвечая на вопросительный взгляд Мимары.

И он рассказал ей о ней самой – или, по крайней мере, о воспоминаниях о ней, которые продолжали преследовать ее мать.

– Это было летом после голода. Сумна, да и вся Нансурская империя тяжело пострадала. На самом деле бедняки продали в рабство так много своих детей, что император издал указ, аннулирующий все подобные сделки между гражданами Нансура. Как и большинство представителей касты, твоя мать была слишком бедна, чтобы позволить себе гражданство, но по всему городу сборщики налогов сделали исключения для некоторых людей. Твоя мать никогда бы не рассказала мне о тебе, если бы не закон… кажется, он назывался шестнадцатый эдикт о помиловании. Видишь ли, ей нужно было золото. Она была без ума от золота – от всего, что можно использовать в качестве взятки.

– И ты ей его дал.

– Твоя мать и не мечтала, что сможет вернуть тебя. На самом деле, она никогда не думала, что переживет голод. Она буквально верила, что избавляет тебя от своей участи. Ты просто не можешь себе представить, в каком она была положении… представить цепи, которые сковывали ее. Она продала тебя айнонским работорговцам, я думаю, потому, что считала, что чем дальше от Нансуриума она сможет тебя отправить, тем лучше…

– Значит, императорский указ был бесполезен.

– Я пытался ей сказать, но она отказалась слушать… Действительно отказалась, – добавил он со смешком, проводя пальцем по маленькому шраму, который все еще красовался на его левом виске. – И все же ей удалось добиться исключения… от человека, монстра по имени Полпи Тариас – которого я все еще мечтаю убить… В первый же день, когда закон вступил в силу, она отправилась в гавань. Я не знаю, как сейчас, но тогда в районе Эрши – ты его знаешь? – в северной части гавани, в тени Хагерны, работорговцы держали свои рынки. Она отказалась взять меня с собой… Это было нечто… нечто такое, что она должна была сделать сама, я думаю.

Это было странно для мужчины – войти в мир настолько искалеченной женщины. Очевидное несоответствие между событием и оценкой. Бесконечные карающие провалы на пути словесных блужданий. Безумная алхимия сострадания и осуждения. Это было место, где ни одни весы не казались уравновешенными, где чаша компаса никогда не опускалась, а стрелка никогда не показывала истинный север.

– Знаешь, девочка, мне кажется, именно тогда я по-настоящему влюбился в нее… В тот день было очень жарко и влажно, как в любой другой день в дельте Саюта. Я сидел на том самом подоконнике, где она обычно приставала к мужчинам на улице, и смотрел, как ее стройная фигура поглощается толпой…

По какой-то причине он не мог вызвать у себя в душе этот образ. Вместо этого он мельком увидел евнуха-толстяка, за которым она скрылась в толпе: его щеки искривляла улыбка, а подмышки пропитывали целые империи темноты.

Такова извращенность памяти. Неудивительно, что нелюди впали в безумие.

– Она была не единственной, – продолжал он. – Очевидно, были проданы тысячи исключений, почти все из них поддельные. Не то чтобы это имело значение, учитывая, что ты была в Каритусале, далеко за пределами влияния императора и его необдуманного закона. Работорговцы заранее наняли наемников. Начались беспорядки. Сотни людей были убиты. Один из кораблей работорговцев был подожжен. Когда я увидел дым, я вышел в город, чтобы попытаться найти ее.

Маг лениво спросил себя, видел ли кто-нибудь столько же дымящихся городов, как он… Многие, решил он, если слухи, которые он слышал о войнах за объединение, были правдой. Среди них были Сарл и капитан.

– Люди и в лучшие времена бывают глупцами, – продолжал он, – но когда они собираются толпами, то теряют тот малый разум, на который могут претендовать в одиночку. Кто-то кричит – и все они кричат. Кто-то дубасит или жжет – и все дубасят и жгут. Это поистине удивительно и страшно – достаточно страшно, чтобы заставить королей и императоров скрываться. Я был вынужден дважды прибегнуть к Гнозису, чтобы добраться до гавани, и это в городе, где хоры были в изобилии, а магам выцарапывали языки устричными раковинами. На самом деле я мало что помню, только дым, бегущие тени, тела в пыли и этот… этот холод, который, казалось, жег меня изнутри.

Даже спустя столько лет фантасмагорическое ощущение того дня все еще нервировало его. Это был один из первых случаев, когда его жизнь наяву приблизилась к вопящему безумию его снов.

– Ты нашел ее? – спросила Мимара. Она шла, ссутулившись, почти свесив голову с плеч. Это была необычная поза, своеобразное сочетание раздумья и поражения.

– Нет.

– Нет? Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду – нет. Помню, я думал, что нашел ее. Вдоль одной из стен Хагерны, уткнувшуюся лицом в собственную кровь…

Этот момент вернулся к нему непрошеным. Его тошнило от дыма и беспокойства, когда он прислонился своим тогдашним толстым телом к какому-то крутому спуску. Вид лежащей на земле женщины выбил из него все мысли, дыхание и движения. Он просто стоял, покачиваясь, а крики и вопли продолжали доноситься откуда-то сзади. Сначала он просто знал, что это она. Та же девичья фигура и копна черных волос. Более того, тот же лиловый плащ – хотя сейчас ему показалось, что он мог просто казаться такого же покроя и цвета. Страх способен переписывать вещи в соответствии со своими целями. Она упала лицом на холм, со скрюченными, как у голубя, ногами, одна ее рука вытянулась вдоль тела, другая была согнута под туловищем. Кровь струилась вокруг нее, обрамляя ее черно-багровой рамкой. Он помнил, как над гаванью звучали рога – это сигналили рыцари шрайи – и как в их ревущем кильватере наступила тишина, позволившая ему услышать стук ее крови прямо в сердце земли: она упала поперек одной из знаменитых канав Сумны.