Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Самый глупый из нас, – говорит он, – забыл больше, чем может знать ваш мудрейший. Даже ваш волшебник – всего лишь ребенок, спотыкающийся в сапогах своего отца. Вы – всего лишь тонкие, как веточки, свечи, горящие быстро и ярко, открывающие гораздо больше, чем позволяет вам охватить срок вашей жизни.

Он откидывает голову назад, пока контур его челюсти не образует треугольник над мускулистой шеей. Он кричит в небо, произнося слова, которые вливаются в голубое и ослепительно-белое… Он шагает в небо, раскинув руки, поднимаясь до тех пор, пока облака не превращаются в подобие мантии дыма и борющихся внутренних огней.

– А теперь взгляните на нас! – гремит он, обращаясь к их изумленным теням. – Наше число уменьшилось. Мы вечно погружаемся на дно. Мы живем в пещерах – те из нас, кто еще жив. Мы бежали из наших горных крепостей, изгнанные теми самыми глубинами, которые мы старались раскрыть, той самой тьмой, которую мы стремились осветить. И все же мы живем в пещерах…

Он висит над ними. Он опускает свой сияющий взгляд. Его слезы сверкают серебром преломленного света. Грохочет гром, тысячи молотов бьются о тысячи щитов.

– Вот в чем парадокс, не так ли? Чем дольше вы живете, тем меньше становитесь. Прошлое всегда затмевает настоящее, даже для таких мимолетных рас, как ваша. Однажды утром вы просыпаетесь, чтобы найти настоящее… этот самый момент… чуть больше, чем искра в пещере. Однажды утром вы просыпаетесь и обнаруживаете, что вас стало настолько… меньше…

«Инкариол, – думает она. – Ишрой…»

– Меньше, чем вы хотели. Меньше, чем вас было.

Она понимает, что влюблена. Не в него, но в силу и чудо, которыми он был.

– Однажды вы, те, кто никогда не был ни могущественным, ни великим, спросите, куда ушла слава. Увидите свою слабеющую силу. Слабеющие нервы. Вы обнаружите, что колеблетесь на каждом шагу, и ваше высокомерие станет хрупким, оборонительным. Возможно, вы обратитесь к своим сыновьям и к их затмевающей все страсти. Возможно, запретесь в своих домах, как это сделали мы, провозглашая презрение к миру, хотя на самом деле вы будете бояться его мер…

Она становится больше в его присутствии, решает Мимара. Она всегда будет становиться больше, убегает ли он, умирает ли или совершенно теряется в том беспорядке, которым является его душа.

– Однажды вы, те, кто никогда не был ни могущественным, ни великим, заглянете в пещеры своей истощенной жизни и увидите, что вы потеряны…

Он сбрасывает свою мантию облаков, опускаясь вниз, как на проволоке. Он ступает на сухую, как порох, землю.

Мимара наклоняется вперед вместе с волшебником и скальперами. Их пересохшие рты открыты.

– Потеряны, как и мы, – бормочет он, протягивая руку за чудом, которое прячет в своей сумке.

Грозовые тучи продолжают свой марш во мраке ночи.

Дождь, как всегда, идти отказывается.

Кил-Ауджас, решает она. Что-то сломалось в них в Кил-Ауджасе. Что-то между ними, что-то внутри. И теперь здравомыслие покидает их, капля за каплей.

Есть новое правило Тропы, и хотя оно никогда не было произнесено, Мимара знает с полной уверенностью, что нарушители его будут наказаны так же смертельно, как и все остальные. Правило, которое гарантирует, что никто не будет упоминать о безумии, медленно овладевающем ими.

Никаких вопросов. Никаких сомневающихся на перегоне.

Она пришла к выводу, что самое удивительное в безумии – это то, что оно кажется таким нормальным. Когда она думает о том, как скучные дни просто перетекают в безумные вечерние вакханалии, ничто не кажется ей странным – во всяком случае, внутри ничего не протестует. Вещи, которые должны были бы заставить ее содрогнуться, как, например, покусывание ногтя Клирика, когда его палец блуждает по внутренней стороне ее щеки – это не что иное, как часть большего восторга, ничем не примечательного, как любой другой лежащий в основании камень.

И только когда она отступает назад и задумывается, безумие ясно смотрит ей в глаза.

– Он убивает тебя… – сказала тварь по имени Сома. – Нелюдь.

Она обнаружила, что дрейфует в хвосте их рассеянной толпы и приближается к Сарлу, думая, что кто-то совершенно сломленный может знать что-то о трещинах, которые теперь пронизывают их души. По словам старого волшебника, сержант знал лорда Косотера со времен войн за объединение – очень давно, если судить по жизни скальперов. Возможно, он сумеет разгадать загадку шпиона-оборотня.

– Тропа троп, – запинаясь, говорит она, не зная, с чего начать. – А, Сарл?

Остальные уже давно оставили его наедине с его безумными размышлениями. Никто не осмеливается взглянуть на него, боясь вызвать какую-нибудь бессвязную тираду. В течение нескольких недель она ожидала, а пару раз даже надеялась, что капитан заставит его замолчать. Но сколько бы ни гремел в ночи его резкий голос, ничего не сделано, ничего не сказано.

– Она говорит со мной, – сообщает он, глядя куда-то вправо, как будто она была призраком, который слишком долго мучил его душу, чтобы обратиться к нему напрямую. – Вторая по красоте вещь…

Он был одним из самых морщинистых мужчин, которых Мимара когда-либо видела, еще когда она впервые встретила его. Теперь же его кожа сморщена, как узловатое полотно. Его туника истлела до лохмотьев, кольчуга болтается на узловатых плечах, а килт каким-то образом потерял свою заднюю часть, обнажив иссохшие ягодицы для дневного света.

– Скажи мне, сержант. Как давно ты знаком с капитаном?

– С капитаном? – Седой старик грозит пальцем, качая головой в кудахчущем упреке. – С капитаном, не так ли? Хи-хи! Таким, как он, нет никакого объяснения. Он не от мира сего!

Она вздрагивает от громкости его голоса, рефлекторно понижая свой собственный тон, чтобы компенсировать это.

– Как же так?

Он содрогается от беззвучного смеха.

– Иногда души путаются. Иногда мертвые выпрыгивают из могил! Иногда старики просыпаются в телах младенцев! Иногда волки…

– О чем ты говоришь?

– Не переходи ему дорогу, – прохрипел он с каким-то заговорщическим ликованием. – Он… он! О нет, девочка. Никогда не переходи ему дорогу!

– Но он такой дружелюбный парень! – выкрикивает Мимара.

Он улавливает, что она шутит, но, кажется, совершенно не понимает, в чем заключается юмор. Его долгий и громкий смех – на самом деле глупое и пустое отражение ее слов. Все больше и больше ему кажется, что он издает звук смеха, не смеясь вообще…

И вдруг она чувствует ложь, которая пронизывает их всех, как личинка, пожирающая смысл и оставляющая только движения. Смех без юмора. Дыхание без вкуса. Слова, произнесенные в определенной последовательности, чтобы заставить замолчать невысказанное – те слова, которые никогда не должны быть сказаны.