Кай Майер - Противостояние [litres]

– Не слушай её, – глухо ухнуло из темноты с противоположной стороны. – Она просто завидует, потому что лишена рук и не может никак иначе напроказничать, кроме как включать-выключать свет, а это, прямо скажем, искусство невеликое! – Придвинувшись поближе, кресло Фурии застыло в центре световой полосы.

Она узнала его по крестообразному шву на кожаной спинке – эту отметину сделал шпагой один из кавалеров Интриги.

– А у тебя подушки набиты трухой! – затараторила лампа. – Хочу напомнить, что я чуть ли не в одиночку спасла резиденцию от Интриги!

– Да вы послушайте только! – возразило кресло. – Моя память мне подсказывает, что в этом участвовал и кое-кто другой.

– Без тебя я бы разобралась с этим досадным недоразумением существенно быстрее. А ты у меня только путалось под ногами. Потому что ты медлительно, как на ножки-коротышки, так и на баш-ш-шку, – «Ш» шипело ещё очень долго – видимо, заело механизм.

– Где мы? – спросила Фурия.

– У тебя в голове, – ответила лампа. – Мрачные мысли, не правда ли? Хорошо, что при тебе ещё такой надёжный источник света.

Кресло буркнуло что-то невнятное.

– Что со мной? – спросила Фурия. – Я на том свете?

– На том, на том, – трещала лампа, – что бы под этим ни подразумевалось. Многие считают нас предметами неодушевлёнными. Хотя на самом деле всё зависит от самого наблюдателя.

– И это утверждает именно та, кто пялится на мир электрической лампочкой! – заметило кресло.

– А ты никогда не задавалось вопросом, почему лампочку используют в качестве символа блестящих идей? – парировала в свою очередь лампа.

Фурия упёрла руки в боки:

– Можно всё-таки узнать, что всё это значит? На рай или ад не похоже.

– Как уже было сказано, – объяснила лампа уязвлённо, – всё это только в твоей голове. Внутри. Снаружи ты бы свою голову узнала.

– Но я слышала голос Виборады!

– Это – за́мок, это он беседует с тобой, – пояснило кресло, – используя знакомые тебе картины и голоса.

– Родовое гнездо твоей семьи, – добавила лампа.

– За́мок Розенкрейцев. По крайней мере, так много лет назад его называли.

– За́мок разговаривает и через вас?

Читальная лампа лихо тряхнула абажуром в направлении кресла, а кресло в ответ повернулось к нему и поскрипело своей кожей. Ни дать ни взять, давние собеседники: они обменивались друг с другом взглядами, хотя, строго говоря, вообще не умели смотреть.

– Будь ты, например, за́мком, – сказала Фурии лампа, – стала бы ты использовать в качестве рупора тупое кресло?

Ход мыслей здания был выше понимания Фурии, а потому она только пожала плечами.

– Я тебе сейчас всё объясню, – раздался из глубокого мрака мужской голос. – Я вижу, чтобы всё это получше уяснить, тебе всё же необходим собеседник-человек.

– Премного благодарна, – Фурия и правда была рада, когда в полосу света от лампы кто-то вышел и поклонился ей в знак приветствия, после чего оба «чуда техники» замолчали.

Перед ней стоял высокого роста человек, с седыми волосами и изысканной внешностью. У него были чётко очерченные черты лица и нос с горбинкой. Из нагрудного кармана его чёрного сюртука торчал уголок кроваво-красного платочка, а на лацкане броско поблёскивала янтарная брошь.

Фурия нахмурилась:

– А вы кто такой будете?

– За́мок, глупышка. Но, пожалуй, я приведу тебе кое-кого, кто будет поразговорчивей, чем старая развалина, у которой к тому же поехала крыша.

– Но кто же этот кое-кто ? Ну я имею в виду, кто был тот, кто так выглядел?

– Иоганн Меркурий Розенкрейц. Твой предок.

– Отец Северина?

– Вот именно. Один из основателей «Алого зала» и первый председатель библиомантического сообщества. Боюсь, преимуществами своего положения он пользовался недолго. Но это был отважный человек. Он позаботился о том, чтобы его потомки покинули страну, и пожертвовал собой, заметая их следы. Предок покойного барона Химмеля убил его на ступеньках при входе. Очень некрасивая история. Потребовались годы, чтобы его кровь испарилась из каменных пор.

– Но почему ты разговариваешь со мной?

– Ты моя законная владелица, – ответил горбоносый мужчина. – С кем же ещё прикажешь мне разговаривать?

– Здания обычно молчат.

– Может, ты просто не прислушивалась к ним? – Её предок улыбнулся, отчего его суровая внешность приобрела выражение светской любезности. – Это, пожалуй, – от библиомантики, здесь всё пронизано ею. Здесь Северин Розенкрейц произвёл свои первые библиомантические опыты. Всё начиналось под моей крышей.

Фурии кое-что пришло на ум.

– Ты ведь можешь принять любое обличие? В этом… как бы это сказать… сне. – Она была не уверена, сон ли это, но лучшего определения для этого не подыскала.

– Да, обличие любого человека, который здесь некогда жил.

– А могу я попросить?

– Собственно, я хотел побеседовать с тобой о…

– Пожалуйста. Это для меня действительно важно.

– Ну хорошо. Говори.

И она сказала.

Иоганн Меркурий Розенкрейц поднялся. В последний раз блеснула его янтарная брошь. Потом он отошёл прочь, и через несколько шагов его поглотила тьма мыслительного процесса Фурии. А вместо него из мрака выделился другой. Юноша, лишь ненамного старше Фурии, долговязый и тоже в сюртуке. На плечи ему ниспадали светлые локоны, а лицо, к удивлению Фурии, напоминало Пипа. Возможно, у её брата в последующем проявятся эти же фамильные черты. Несмотря на поколения, отделявшие их друг от друга, их связывало неоспоримое родство.

На вилле Анжелосанто перед Фурией стоял старик со сморщенной кожей и следами двух веков, которые притягивали взор, – веков, преодолённых Северином наперекор судьбе. Для Фурии эта встреча не была их первой по-настоящему. Ведь в голове у неё жила их переписка: её письма, записанные в их общую книгу, и полученные от него ответы. Тогдашний тон его слов позволил создать в её воображении другой облик, который, к её удивлению, мало чем отличался от юноши, вышедшего ей навстречу из мрака.

С улыбкой он уселся в кресло.

– Так лучше? – спросил за́мок его устами, о как же они были милы!

– Так он выглядел?

– Ты сомневаешься в надёжности моей памяти? – сказал за́мок в обличии Северина, ставшего шестьдесят лет спустя Зибенштерном. – Конечно, так. До самой распоследней родинки. От домов ничто не укроется.

Внезапно её глаза наполнились слезами. Это было ужасно, и в то же время смешно. Но остановить их она не могла – могла только проигнорировать и надеяться, что за́мку достанет такта не расспрашивать её по этому поводу.

– Ты что, ревёшь?

– Нет.

– У тебя для этого есть все основания.

– Я не реву.

– Может, совсем чуть-чуть?

– Да, господи, что может понимать проклятый за́мок в чувствах?