Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— Я слышала, когда они пришли за королем, вы в пьяном виде отключились с продажной женщиной, — сказала Финри.

Горст сглотнул. Но отрицать это непросто. Он помнил, как с идущей кругом головой выволакивался из той комнаты, пытаясь разом застегнуть пояс и вынуть меч.

— Слышала, вы тогда опозорились не в первый раз, и король вас прежде прощал, но закрытый совет мириться с этим не стал. — Она смерила его насмешливым взглядом. — Значит, бог поля боя? А между прочим, боги и черти нам, маленьким людям, часто кажутся на одно лицо. Вы ходили на брод, на мост, на холм, и что вы там делали, помимо убийства? Что создали? Кому помогли?

Он стоял, а бравада улетучивалась. «Она права. И никто не знает этого лучше, чем я».

— Ничего и никому, — ответил он полушепотом.

— Значит, вы любите войну. А я-то считала вас приличным человеком. Но теперь я вижу, что заблуждалась. — Указательным пальцем она ткнула ему в грудь. — Вы герой.

На этом Финри повернулась, окинув Горста взглядом, полным презрения, и оставила его среди раненых. Они уже не казались ему такими счастливыми. Напротив, в большинстве своем они ужасно страдали. Птичье пение вновь обратилось в карканье полудохлого воронья. Восторженность оказалась очаровательным песчаным замком, смытым безжалостным приливом реальности. Ощущение, что тело отлито из свинца.

«Неужели я обречен так чувствовать себя всегда?» И еще одна, крайне неудобная мысль: «А не ощущал ли я себя так и… до Сипани?» Горст хмуро проводил взглядом Финри, исчезающую в госпитальной палатке. Обратно к своему красавчику-болванчику в чине лорд-губернатора. Горст запоздало спохватился: надо было сказать, что это он спас ее мужа. Нужные слова никогда не произносятся в нужное время. Огромной важности высказывание, если бы в нем еще был толк.

Горст подавленно вздохнул. «Вот почему я держу пасть закрытой».

Он повернулся и понуро зашагал в невеселый, разом потускневший день. Шел со сжатыми кулаками, хмуро глядя на Героев — черные зубья на небесном фоне, поверх торжественного холма.

Судьбы, как хочется с кем-нибудь схватиться. С кем угодно.

Но война, увы, кончилась.

— Ты просто мне кивни.

— Кивнуть?

Трясучка повернулся и кивнул.

— Вот так, кивни. И все будет сделано.

— Так просто, — проговорил Кальдер, сутулясь в седле.

— Так просто.

Как легко. Всего один кивок, и ты король. Кивок, и твой брат убит.

Было жарко. В синеве над холмами висели редкие лоскутки облаков, среди желтых цветков летали с жужжанием пчелы, серебрилась в отдалении река. Быть может, последний жаркий день, прежде чем осень бесцеремонно прогонит лето и поманит к себе зиму. По идее, это должен быть день ленивого валянья на траве и окунания разгоряченных стоп в водяные струи. Возможно, где-нибудь там, в сотне шагов ниже по течению, как раз этим занималась горстка раздетых догола северян. А немного дальше на другом берегу то же самое проделывала дюжина солдат Союза. До слуха с обеих сторон временами доносился непринужденный смех, которому вторило веселое журчание воды. Некогда заклятые враги плескались как дети в такой близости друг от друга, чуть ли не по соседству.

Мир. Судя по всему, хорошая вещь.

Месяцами он неустанно о нем твердил, уповал на него, ради него шел на заговоры с малым числом союзников и за еще меньшее число наград, и вот он установился. Так что если был когда-то день, уместный для самодовольной ухмылки, то именно этот. Но Кальдер с большей легкостью поднял бы одного из Героев, чем уголки своего рта. Встреча с первым из магов опустила их и не давала им подняться всю истекшую бессонную ночь. Она, и мысль о предстоящей встрече.

— Это не он? — спросил Трясучка.

— Где?

На мосту стоял всего один человек, и Кальдер его не узнавал.

— Да вон же. Это он.

Кальдер прищурился, сделал руку козырьком.

— Мертвые…

До прошлой ночи он считал, что его брат убит. И не сказать чтобы был так уж далек от истины. Скейл был призраком, что выкарабкался с того света и с дуновением попутного ветра готов унестись обратно. Даже на расстоянии он выглядел увядшим, усохшим, с прилизанными вкось сальными волосами. Прихрамывал он давно; теперь он и вовсе волочил левую ногу. Плечи Скейла укрывало заношенное одеяло, два конца которого он сжимал у шеи левой рукой, а два других болтались по ногам.

Кальдер соскользнул с седла, кинул поводья на шею коню и, превозмогая боль в ребрах, заспешил на помощь брату.

— Просто кивни, — донесся шепот Трясучки.

У Кальдера внутри все застыло. Наконец он двинулся с места.

— Брат.

Скейл щурился, как человек, несколько дней не видевший солнца; заострившееся лицо с одной стороны покрывали шрамы, а разбухшую переносицу пересекал черный порез.

— Кальдер?

Брат вяло улыбнулся, и стало видно, что он лишился двух передних зубов; на треснутых губах запеклась кровь. Чтобы взять руку Кальдера, он отпустил концы одеяла, и оно соскользнуло, оставив его горбиться над обрубком правой руки, как нищенка-мать над младенцем. Кальдер поймал себя на том, что неотрывно смотрит на изувеченную руку — до странности, чуть ли не до смешного укороченную, замотанную повязками в бурых пятнах.

— На-ка.

Кальдер расстегнул накидку и набросил на плечи брату, обнажив при этом собственную сломанную руку. Скейл был так болен и изможден, что даже не пытался его остановить.

— Что у тебя с лицом?

— Да вот, внял твоему совету сразиться.

— И чем дело кончилось?

— Уроном для всех, — сказал Кальдер, управляясь с застежкой здоровой рукой и большим пальцем сломанной.

Скейл стоял, покачиваясь, будто в любой момент готовый свалиться, и, моргая, оглядывал колышущийся на ветру ячмень.

— Так что, битва окончена?

— Окончена.

— И кто победил?

— Мы, — не сразу ответил Кальдер.

— В смысле, Доу?

— Доу пал.

Покрасневшие глаза Скейла округлились.

— В битве?

— После.

— Вернулся в грязь. — Скейл съежился под накидкой. — Видно, к тому все и шло.

Кальдеру думалось только о яме, разверзающейся у ног.

— Оно всегда к тому идет.

— А его место кто занял?

Снова пауза. Издалека донесся смех плещущихся солдат, его заглушил шелест колосьев.

— Я.

Рот Скейла бестолково раскрылся.

— Теперь меня зовут Черным Кальдером.

— Черный… Кальдер.

— Давай-ка я тебя подсажу.

Кальдер подвел брата к лошадям. Трясучка все это время не спускал с братьев глаз.

— Так вы теперь на одной стороне? — спросил Скейл.

Трясучка уткнул палец в исполосованную щеку и натянул кожу, отчего металлический глаз выпучился из глазницы.

— Я тут так, для пригляда.

Скейл по привычке потянулся к луке седла правой рукой, но остановился и неловко взялся за нее левой. Сапогом он нащупал стремя и полез на лошадь. Кальдер поддержал его под колено. Когда Кальдер был ребенком, в седло его усаживал Скейл. А иной раз попросту забрасывал, без всяких нежностей. Как все с тех пор переменилось.