Евгения Сафонова - Кукольная королева [litres]

– Отпущения грехов тебе не положено, но помолиться ты можешь. Это никому не воспрещается. – Дэй отвернулся и двинулся к единственному, что сохранилось в избе на редкость хорошо – к двери. – Покой праху твоему, Тариша Фаргори. Да найдёт твоя душа благополучно путь в Бездну.

– Нет, стойте, пожалуйста, НЕТ!

Таша рванулась, и боль обожгла запястья: наручники оказались кандалами, прикованными к ножке кровати.

Дверь захлопнулась. Стукнул засов.

– Подоприте и поджигайте.

Что-то скрипнуло. Заскрежетало. Следом раздались шаги, голоса и потрескиванье факела.

– Я невиновна! – Таша яростно рвалась к двери, невзирая на боль, выворачивая руки, сдирая в кровь кожу на кистях. – Мы никого не убивали!

– Смерть нечистому порождению Мирк!

– Да послушайте же вы! Маму убили наёмники, они… пожалуйста, умоляю, я…

– Сжечь тварь!

– В огонь!

– Сжечь зверя!

Таша осеклась, слушая, как клич разносится по толпе.

Треск. Шипение: огонь не хотел заниматься. Вот кто-то радостно закричал, но смолк – заплясавшие было язычки пламени сникли и погасли.

– Плеснуть масла!

Широко распахнутыми глазами Таша смотрела на запертую дверь.

…«ваша деревенская идиллия закончилась бы куда трагичнее»…

Когда-то у этой самой избы она избежала смерти. Наверное, избежать её нельзя: можно лишь выиграть отсрочку. И она одолела виспа из Белой Топи, вернулась с того света и одержала верх над амадэем, чтобы быть сожжённой заживо в родной деревне – людьми, среди которых она росла, которые учили её и улыбались ей, с чьими детьми она играла и соперничала.

Обидная смерть. Глупая.

Расплата за другую глупость?..

Хворост затрещал. Толпа торжествующе взревела. Воистину нет ничего страшнее толпы… В ней не найдётся ни одного, кто услышит, ни одного, кто проявит милосердие, ни одного, кто просто подумает .

Всего-навсего за то, что она не такая, как они…

Языки пламени взлетели под самые окна, заглядывая внутрь. Оранжевые струи пластично тянулись ввысь, разбрызгивали искры, обволакивали дерево оконных рам.

Таша смотрела на огонь, думая о том, что не стоило всё-таки братьям Сэмперам идти с ней. Особенно до конца. И не заплакала, даже когда стена огня замкнулась и поползла вверх. Старые балки крыши сопротивлялись, сколько могли, но силы были неравны.

Всё обернётся пеплом…

Едкое марево обжигало лёгкие: дым сочился сквозь каждую щель. Комната пропадала в сизой мгле. Интересно, это дым или перед глазами всё плывёт? Голова кружится… а, впрочем, какая разница. Наплывающее беспамятство – это совсем не плохо. Так, наверное, ничего не почувствуешь… или проснёшься от боли?.. Сон, всё это – кошмарный сон…

Балки затрещали. Крыша обещала скоро рухнуть, закончив всё.

…теперь они с Ароном будут квиты.

Прости, Лив, подумала Таша, и мысль мгновенно исчезла в головокружительном тумане. Прости. Я солгала.

Я не вернусь …

Балки треснули в последний раз.

Во тьме гаснущего сознания она услышала знакомый голос, потом мелькнуло ясное небо, солнечный свет окутал её тёплой пеленой – и всё померкло.

Таша не сразу поняла, что проснулась. Во сне она бежала куда-то по солнечному лучу, а в один момент оказалось, что луч уже не сонный, а явный: он струился из окна, играя пылинками, и обливал закатным золотом белый камень потолка.

Таша повернула голову – и улыбнулась:

– Так и думала почему-то, что на том свете первым делом встречу тебя.

Арон сидел в кресле подле кровати, без улыбки вглядываясь в её лицо.

Таша приподнялась на постели. Комната была небольшой и светлой; стена с окном изгибалась полукругом, зеркало у двери отражало скромное убранство.

– Мама, надеюсь, тоже где-то здесь?

Он не ответил – просто смотрел. И под его взглядом урывками приходили воспоминания: разрозненными обожжёнными лоскутами, не утруждая себя должным порядком или связыванием воедино.

…металлический свист, вспышка, лязг металла…

…«остановите его!»…

…чистый воздух…

…«единственные звери здесь – вы»…

Таша опустила взгляд на свои руки.

Там, где кисти стёрли наручники, виднелась нежная розовая кожица.

– Я… жива?

– Да.

– Но ты ведь мёртв.

– Нет.

Таша села, и босые ноги ощутили пушистый ворс светлого ковра – слишком отчётливо для бесплотной души, лишённой земных оков.

– Я… видела, как тебя убили. Джеми похоронил тебя. В стеклянной гробнице.

– Что создало мне немало проблем. Хорошо, что он положил туда меч – не то, боюсь, мне пришлось бы коротать вечность похороненным заживо. Не знаю, счёл бы это Лиар достойным возмездием… Впрочем, разрубить мечом крышку гробницы, имея лишь пару вершков замаха и собственную грудь в качестве препятствия, тоже не так легко. Пусть даже меч непрост.

– Хочешь сказать, что ты жив.

– Как и ты.

– И где же мы тогда?

– В деревне Фар-Лойл. Моё пастырство. Я говорил тебе.

Таша встала. Оглядела своё отражение, облачённое в незнакомое светлое платье с широкой юбкой до колен.

Пошатываясь, добрела до окна.

Окно оказалось расположенным на большой высоте. Оно открывало вид на луга, присыпанные пёстрой цветочной пудрой, предгорные холмы и позолоченную гладь огромного озера в ложбине.

– Деревню отсюда не увидишь. Башня стоит на окраине, а дома лепятся к горе.

– Башня?..

– Башня звездочёта. Друга, который милостиво меня приютил.

Таша, не щурясь, смотрела на вечернее солнце.

– Я видела, как меч пронзил твоё сердце. Я видела твоё тело. Я просидела подле него до рассвета.

– И если бы выждала ещё час, узнала много интересного. В себя приходишь не сразу. – Шелест фортэньи прозвучал до боли знакомо. – На какое-то время я действительно умер. Был близок к смерти настолько, насколько это возможно, оставаясь живым. Сон на самой грани. Неприятное ощущение, должен сказать.

– Но…

– Амадэя может убить только другой амадэй. Только собственной рукой. Никто из смертных на это не способен. Нас может убить лишь равный нам. – Арон стоял прямо за её спиной. – Во временном теле прикончить меня навсегда не может даже Лиар. Только в настоящем, материальном.

…«ему об амадэях ведомо больше, чем кому бы то ни было»…

…«они убили Воина»…

Кусочки мозаики из разрозненных фраз складывались во что-то большее.

– Тогда… тогда получается, что и он…

– Да. Лиар жив.

Это не вызвало у неё ни удивления, ни огорчения, ни злости.

В сердце, выжженном всем произошедшим, не осталось места для столь сильных чувств.